Зимний день
-Много спим… -буркнул Ленька в пол-оборота.
-А я вас ждал попозже – ответил я, размещаясь на заднем сиденье подержанной «девятки».
Ленька подал вперед рычаг скоростей, включил радио и, после лаконичного рукопожатия, разговоры в уютном и теплом салоне автомобиля смолкли. Впереди сидел еще Серега, он ехал, не снимая шапки и своим объемным зимним костюмом занимая все окружающее пространство, чем лишал меня возможности смотреть на дорогу. У меня и у самого здоровые финские сапоги не давали поставить ступни прямо, упираясь в переднее сиденье, а «облгазовская» спецовка обволокла тело ватным дутышем. Но в сон не клонило, музыка из стоявшего за головой динамика прямым потоком лилась в мозг, по-утреннему свободный от тягомотных мыслей. А за окном проносилась вязкая темнота февральского утра, акварельно размытая светом придорожных фонарей. Город только начинал просыпаться.
С предвкушением думалось, что через час пути, монотонность и полумрак, несколько свойственные зимней раннеутренней дороге, сменятся целым миром речного льда, который иным тоже представляется унылой белой пустошью.
Ленька за рулем вел какой-то монолог, мне он слышался обрывочно, однако, понять, что речь идет о предыдущем ленькином выезде на затон, вполне можно было. Затон, после становления льда, превращался для местных рыбаков в центр всех дел и помыслов, подобно тому, как главная площадь «Матери городов русских» превратилась в эти месяцы в центр новостей и всевозможных кухонных споров. И каждый день на льду затона собиралась целые толпы, а каждый разговор велся либо о ловле в самом затоне, либо шло сравнение успехов в затоне и где-нибудь еще. Но ленькин крайний выезд не был выдающимся, что было предсказуемым для любого посещаемого водоема вообще, а в разгар глухозимья – тем более. Выше затона, в заснеженных окских протоках, Ленька иногда ночами стерег с блесной-стукалкой и крепкой живцовой снастью полуночного плоскоголового хищника. И об этом он тоже говорил, но налимья ловля всегда и везде была особым таинством, и говорил о ней Ленька многим меньше.
Так, за выхватыванием отдельных словосочетаний из ленькиной речи, прерываемой серегинским поддакиванием, пронесся час пути. Мы свернули с трассы, окаймленной приевшимися грязно-коричневыми навалами снега, и по накатанному грейдеру подъезжали к древнему селу с типично финно-угорским названием. Неясный зимний рассвет вносил первые краски в обычный пейзаж русской равнины. Бревенчатые срубы деревенских домов, тесно прижавшиеся друг к другу, на фоне сугробов казались сыто-дремотными внутри и всячески приветливыми снаружи. Больше половины простых деревенских жилищ, еще месяцев семь назад утопавших в зелени яблонь и сирени, были проданы под дачи столичным гостям и теперь стояли с наглухо занавешенными окнами и нечищеными подходами.
Мы остановились на окраине села. Ленька открыл багажник, но, закурив, не торопился доставать ящики.
-Погода самая плотвиная.
-Снега нет пока.
-Будет потихоньку…
Серега, расправив на себе пухлый таежный костюм, прогнулся как пловец перед прыжком с вышки, размяв затекшую спину. Он первым выгрузил из багажника свой фирменный ящик, пешню - Серега весь сезон подледной ловли ходил с пешней, и общий, их с Ленькой, ледобур. Остальные вещи мы забрали бойко, сразу после того, как Ленька утопил в снегу короткий, тлеющий окурок.
-Идти с километр еще наверное.
-Больше, спуск метров сто пятьдесят еще…
-По нему еще назад подниматься.
Ленька усмехнулся, вспомнив про спуск. Что в спуске особенного я, первый раз приехавший в эти места, тогда не знал.
-Шур, а у тебя эхолот как?- весело, с подколкой, спросил Серега
-Оставил я его, засобирался –с неохотой ответил я.
-Там без эхолота нормально.
Ленька пошевелил усами, протоптавшись, глянул по сторонам и первым пошел по тропе, огибающей крайнюю хату. Мы с Серегой потянулись в след. Идя вдоль уныло оставленных зимних усадов, огороженных где-то ржавеющей рабицей, а где-то неким подобием плетня, минут через пять мы вышли на обрывистый берег Оки. По нему и шел тот самый спуск, бывший дном глубокого размываемого оврага, рассекавшего обрыв подобно латинской букве «Z», если смотреть со стороны реки. Сама тропа, стелясь по такой земной трещине, скатывалась вниз достаточно круто, по ее сторонам удерживались мощными корнями за песчаный грунт реденькие, но сильные, молодые сосны с празднично зеленеющей хвоей. Чем-то спуск напоминал знаменитую «дорогу троллей» в стране фьордов и трофейной морской рыбалки.
Вниз сошли быстро, хотя ноги в толстой обуви почти не чувствовали того, на что ступаешь и опасение кубарем полететь в сторону не оставляло до того момента, пока, преодолев еще и поросший ивняком пляж, мы ни вышли на лед Оки.
В десятке метров от берега, наверное, над первой прибрежной бровкой, двое местных вертелись у пары больших квадратных прорубей, то ли выбирая, то ли расставляя сеть. Старый долговязый дед, заметив нас, поднял голову и слегка откинул на затылок широкий острый капюшон. Дед, вопреки расхожей привычке стариков, не щурился, а скорее наоборот шире открывал глаза , громко дышал ртом, и на высохшем морщинистом лице выступал пот. Вид у него был, будто бы, древнего волхва или друида. На серегинское «ну как оно?», он отнюдь не ведически ответил крепким словом, и тут же разрушая лукавство старого друида, недалеко от проруби в верх со льда подпрыгнула хорошая щука, плашмя ударив широким хвостом.
-Ну а в ручье как? – обратился к деду Ленька, повернувшись в его сторону всем корпусом.
-Да ходют, ловят…
-Ну промышляйте.
Когда-то много веков назад, когда предки местного браконьера, и впрямь еще поклонялись лесным духам, река несла живую воду в древних берегах, и ее гладь разрезали ладьи и ушкуи, высоко поднимавшие паруса на пути к стенам белокаменного Мурома. А сейчас река спала, ожидая весеннего пробуждения, и полотно ее льда было изрезано цепями торосов, порожденных ударившими всей своей крепостью морозами, после затяжного предзимья, в самый канун святого Крещения. Начинал падать мелкий снег.
Мы перешли Оку поперек и, достигнув противоположенного берега, вошли в русло некрупного притока-ручья. На льду большой реки рыболовов было человек пять, и все располагались далеко, «гоняя шары» и надеясь наткнуться на стоянку бронзобокого леща. А по руслу ручья вела уверенная цепочка следов и у прибрежных кустов ивняка во множестве были видны вчерашние лунки.
-Может далеко не пойдем- поделился раздумьем Серега.
-Далеко и не пойдем- Ответил Ленька- там дальше мельче, лед подмывает, за второй поворот пойдем.
-Там бобры. Шур ты бобров не боишься?
-Я - нет, а на тебя могут напасть, в хатку утащат стаей, жуть…
-Почему на меня нападут?
-У тебя пешня вон какая резная, за конкурента примут. Объясняй потом им, что это не ты выгрызал. Или ты?
-Я.Сам, еще молочными зубами.
-Ну ладно тогда.
Настроение, постепенно поднималось и окончательно очищало сознание от утреннего транса.
Миновав обозначенный Ленькой второй поворот, и действительно заметив пару бобровых повалов, наверное, еще осенних, мы увидели некоторое подобие плеса: ручей становился чуть шире и метров двадцать ровно шел в крутых берегах, на которых росла осина и липа.
Ленька вышел несколько вперед и занял место недалеко от поваленной в воду старой осины, ветви которой вмерзли в лед, и грозили постоянными обрывами тонкой лески. Серега расположился ниже Леньки по течению, напротив камышового кустика, желтевшего из-под снега.
Я поставил ящик и вкрутил в лед бур у другого берега, рассудив что здесь, у отвесного невысокого обрыва, обнажающего серые корни, быть может, есть небольшой омут. Глубина подо льдом действительно была впечатляющая для ручья, скользящий груз удочки-ставки коснулся дна только после отмотки под лед пары метров лески. Я ограничился двумя лунками, в одну поставив эффективную своей простотой ставку, иначе говоря, зимнюю донку с легким грузиком, а вторую приготовив для мормышечных экспериментов. Стоило мне только размотать удочку с мелкой черной «каплей» и наживить ее рубиновым мотылем, как кивок ставки резко дрогнув пару раз, согнулся к воде. Подсечка вышла суматошной и немного кривой, но отличный японский крючок уверенно засек неплохого ерша. Задел будущей ухе был положен.
Зарядив ставку, я вернулся ко второй лунке, и, опустив «каплю» под лед, начал достаточно размашистую игру на подъем. В тот самый момент, когда кивок удочки плавно покачиваясь и поднимаясь, сравнялся с линией моих глаз, на очередной паузе мормышку пару раз легко подбросило, и через мгновение сторожок ударил вниз. Подсечка получилась легкой и уверенной, но на красно-прозрачного насекомого позарился окунь, едва дотягивающий до живцового размера.
Ленька, глядя в низ и взмахивая руками, четко и слышно выпалил:
-Прет, мужики, прет!
-Я тебе багорик не дам, самому нужен- отвечал Серега, с тихим смехом наблюдая, как Ленька снимает с крючка уже не первого окуня с палец размером.
Мелочь брала быстро и жадно, а прикормка лишь собирала колючих, ползающих по дну, ершей со всех окрестных бровок и перекатов мелкой речки. Ловля была неутомительная и даже веселая, порой, задерживая проводку можно было просто смотреть за тем, как некрупный полосатый хищник в полводы атаковал мормышку, и не спешить с подсечкой. Тихо текли те самые мгновения, которые превращаются перед сном в ретроспективу прожитого дня, когда перед закрытыми глазами в мягко покрывающей дремоте видятся бесконечные содрогания, прижимы и мелкая дрожь яркого сторожка.
С большой реки по ручью поднимались лещатники, так и не дождавшиеся сегодня мощных поклевок и ощущения живой тяжести на леске. Постепенно лед заполнялся все новыми фигурами, шедшими с бурами наперевес, и вскоре на тихом плесе ручья сам по себе образовался необыкновенный в своем роде социум рыболовов-зимников. Это стихийно возникающее общество, вполне могло бы стать объектом исследования какого-нибудь матерого социолога, которым свойственно на пике карьеры заниматься исследованием явлений вроде бы, несколько чуднЫх, как например межличностной коммуникацией в общественном транспорте и ее влиянием на эффективность труда офисных рабочих. Среди разнородной толпы «пингвинов» всегда и на любом водоеме находились общие знакомые, сарафанное радио охватывало каждого без исключения, время реакции на удачу одного из ловивших и скорость группирования вокруг него остальных превосходили, пожалуй, тактические нормативы иных спецподразделений. Все это происходило и на ручье, через полчаса все уже были в курсе, что лещ стоит и не кормится, что вчера двое владимирских поднялись по ручью выше, до третьего поворота и, выйдя на тонкий подмытый лед, таки искупались, благо лишь по пояс каждый, и что в морозы ,недели полторы назад, крупная красноглазая плотва брала весь день и на затоне и тут.
Количество выловленных колючих и полосатых рыбешек, превысило давно три десятка, из которых , в пакет было отправлено лишь чуть больше дюжины. Ленька и Серега, пробурив еще по десятку лунок, приблизились вплотную к ветвистой осине, погрузившей свою крону под воду, похоже, прошлым летом и стали наперегонки обрывать дорогие мормышки. Занятие это, компенсируемое лишь тем же мелким окунем, им быстро постыло. Ленька ушел на берег разжигать обеденный костер.
Мелкие сучья звонко трещали, пожираемые молодым огнем. Поднимающееся вверх, колышущиеся и неровное пламя касалось кусков вареной колбасы и соленой свинины, нанизанных на зачищенные прямые ветки. И в ожидании готовности мяса, я разглядывал бобровые погрызы на деревьях и дорожки заячьих следов. Горячий чай, отпиваемый мелкими глотками, крепким вкусом и своей теплотой сбивал дыхание и заставлял отводить руку с чашкой в сторону, что бы остудить терпкий темный напиток.
-Может в устье лучше?
-В каком устье?
-Ну где он в Оку впадает..
-Может и лучше, но народ оттуда идет.
-тогда надо в ветки лезть.
-Ты, Шур, там все мормышки оборвешь – отреагировал на мое предположение Ленька, пробуя поочередно насаженные на палку здоровые ломти сала и колбасы с хлебом.
-А я ставкой, без игры, мормышить не буду там.
Фига себе у тебя гамбургер…- оторвавшись от чая, глядя с удивлением на ленькин «шашлык», сказал Серега. Свинина была очень вкусной и таяла во рту, оставляя непередаваемый привкус кострового дыма.
Минут через двадцать, со все не проходящим приятным послевкусием, я бурил пару лунок у потемневших и заветренных мертвых ветвей, густым лабиринтом переплетавшихся под водой. Та лунка, что была более удалена от дерева, вновь предназначалась для мормышки, а в ту, что располагалась у самой вмерзшей ветви, была опущена наживленная пучком мотыля ставка. Мормышка своей игрой вновь приносила лишь ерша. Но в метрах в трех от меня, Ленька ,не теряя оптимизма, продолжал теребить крупного «муравья» . Я видел как на паузе при подъеме, кивок его снасти выпрямился и, не застывая ни на мгновение в прямом положении, опустился полностью вниз. Ленька отозвался отработанной подсечкой.
-Ф-ф-ф-у-уф – Ленька шипяще пропустил воздух через поджатые губы, вынимая руковишную плотвицу. Он посмотрел на нас, облизнул усы и отводя взгляд снова в лунку, в голос произнес:
-Я ж Сабанеич!
Вторая поклевка не заставила себя ждать. Ленька, закрыв ящик, вновь окинул нас глазами, и под нос, уже тише, сказал:
-Сабанеич же…
Не думаю, что Ленька когда-нибудь освоил бы весь труд великого натуралиста, но прочитанных глав, видимо, хватило чтобы поселить в нем бесконечное уважение и восхищение ученым, даже так, что в моменты рыбацкой радости, Ленька записывал себя к нему в родню.
Кивок на поставушке дрогнул, пару раз плавно качнулся и медленно стал гнуться в лунку. Я подсек, высоко взмахнув кистью руки, и на другом конце лески рыба сильными рывками стала уводить снасть в крепь. Через мгновение леска уже не поддавалась, и крючок намертво засел где-то в глубине. Пришлось обрывать.
Я починил орудие лова быстро, температура стояла чуть выше ноля и руки не теряли чувствительности, правда, крючковый узел вышел не так уж и ровно, но я решил, что в походных условиях, сойдет и такой. Кивок обновленной ставки вскоре повторил свою игру, а после подсечки я работал руками уже быстрее, и можно было видеть, как свинцовое скользящее грузило-пуля ходит кругами под лункой, влекомое не мелким зимним трофеев. Грузило все же вошло в желоб лунки, а вслед за ним я поднял и первую сковородочную плотву.
-Ну, Шура, тоже Сабанеич. Немного.
-Вы напоролись на стаю? – спросил из-за спины Серега.
-Она стоит тут и крутится, подгребай.
Плотва, бойкая, темная с зеленым отливом со спины, серебристая по бокам, украшенным яркими плавниками, хватала пару мотылей на крючке ставки минуты через три после заброса снасти, и мормышечный удильник, намотав тонкую леску на катушку, я вскоре убрал. Все внимание теперь концентрировалось на темной лунке у старой, промокшей заледенелой ветви, на многозначном танце кивка и на движениях натянутой лески при очередном извлечении серебристого трофея. Маленький кругляшок открытой воды и нависший над ним тонкий металлический сторожок по накалу и количеству происходящих с ними событий в те минуты не уступали ни одному «голубому экрану». На уху и на жареху уже хватало, а мелкая плотва и изредка бравший и в гуще ветвей ерш через соседнюю лунку возвращались восвояси.
Серега, забурившийся позади нас, тоже стал потихоньку таскать приличную плотву, а у Леньки, поставившего по моему примеру ставку, пару раз взял вполне товарный окунь.
На высокую липу, стаявшую на другом берегу сел краснохвостый санитар леса. Сквозь негромкие звуки послеобеденной рыболовной компании стала звучать дробь дятла.
-Вот организм какой, башкой долбит и хоть бы что! – заметил Ленька.
-А он больше 3-х лет не живет. - парировал Серега.
«Интересно, правда?»-подумалось мне, надо бы прочитать про них... Удивительная птица, наблюдаемая любым провинциальным жителем с детства, стала привычной, а ее имя незаслуженно смешным. Ее борьбу за существование и продолжение жизни, мы перестали замечать. А ведь оно было почти легендарным, да и так ли мы различны с этим пернатым в своей борьбе? Единственное что, не бьемся, во всяком случае в большинстве своем , головой, а предпочитаем разбиваться цельнее и всеобъемлюще, день за днем… Нет, правда что ли лишь 3 года? Вернусь -прочту.
Серега встал, вновь разминая спину, и, не моргая, задумчиво устремил взгляд вдоль русла… Седое небо сыпало снежную мягкую взвесь ровным покрывалом на все окружающее.
-Ну что, собираемся по тихому.
-Ну давай, еще подниматься…и мне к ужину надо успеть.
Я стал складывать ящик, не отводя глаз от кивка ставки…Чуткая пластинка металла была неподвижна.
Минут через пять мы уже выходили на лед широкой реки. Вдалеке от нас медленно шли в обратный путь самые стойкие лещатники. Их выдержка, бесконечное ожидание поклевки, сжигающее короткий зимний день, сами фигуры, темные, кутанные, потерянные среди белого снегопада казались какой-то сильной и наполненной картиной. Ежесуточная бензиново-электронная городская суета с оскоминой головной боли, казавшаяся тогда наваждением какого-то иного мира, без остатка умиротворилась скудными красками зимнего дня.
В опускавшихся сумерках на высоком противоположенном берегу виднелся крутой, осыпавшийся овраг с песчаными склонами, чернеющий ивняк и ветхая колокольня старого села.
-А я вас ждал попозже – ответил я, размещаясь на заднем сиденье подержанной «девятки».
Ленька подал вперед рычаг скоростей, включил радио и, после лаконичного рукопожатия, разговоры в уютном и теплом салоне автомобиля смолкли. Впереди сидел еще Серега, он ехал, не снимая шапки и своим объемным зимним костюмом занимая все окружающее пространство, чем лишал меня возможности смотреть на дорогу. У меня и у самого здоровые финские сапоги не давали поставить ступни прямо, упираясь в переднее сиденье, а «облгазовская» спецовка обволокла тело ватным дутышем. Но в сон не клонило, музыка из стоявшего за головой динамика прямым потоком лилась в мозг, по-утреннему свободный от тягомотных мыслей. А за окном проносилась вязкая темнота февральского утра, акварельно размытая светом придорожных фонарей. Город только начинал просыпаться.
С предвкушением думалось, что через час пути, монотонность и полумрак, несколько свойственные зимней раннеутренней дороге, сменятся целым миром речного льда, который иным тоже представляется унылой белой пустошью.
Ленька за рулем вел какой-то монолог, мне он слышался обрывочно, однако, понять, что речь идет о предыдущем ленькином выезде на затон, вполне можно было. Затон, после становления льда, превращался для местных рыбаков в центр всех дел и помыслов, подобно тому, как главная площадь «Матери городов русских» превратилась в эти месяцы в центр новостей и всевозможных кухонных споров. И каждый день на льду затона собиралась целые толпы, а каждый разговор велся либо о ловле в самом затоне, либо шло сравнение успехов в затоне и где-нибудь еще. Но ленькин крайний выезд не был выдающимся, что было предсказуемым для любого посещаемого водоема вообще, а в разгар глухозимья – тем более. Выше затона, в заснеженных окских протоках, Ленька иногда ночами стерег с блесной-стукалкой и крепкой живцовой снастью полуночного плоскоголового хищника. И об этом он тоже говорил, но налимья ловля всегда и везде была особым таинством, и говорил о ней Ленька многим меньше.
Так, за выхватыванием отдельных словосочетаний из ленькиной речи, прерываемой серегинским поддакиванием, пронесся час пути. Мы свернули с трассы, окаймленной приевшимися грязно-коричневыми навалами снега, и по накатанному грейдеру подъезжали к древнему селу с типично финно-угорским названием. Неясный зимний рассвет вносил первые краски в обычный пейзаж русской равнины. Бревенчатые срубы деревенских домов, тесно прижавшиеся друг к другу, на фоне сугробов казались сыто-дремотными внутри и всячески приветливыми снаружи. Больше половины простых деревенских жилищ, еще месяцев семь назад утопавших в зелени яблонь и сирени, были проданы под дачи столичным гостям и теперь стояли с наглухо занавешенными окнами и нечищеными подходами.
Мы остановились на окраине села. Ленька открыл багажник, но, закурив, не торопился доставать ящики.
-Погода самая плотвиная.
-Снега нет пока.
-Будет потихоньку…
Серега, расправив на себе пухлый таежный костюм, прогнулся как пловец перед прыжком с вышки, размяв затекшую спину. Он первым выгрузил из багажника свой фирменный ящик, пешню - Серега весь сезон подледной ловли ходил с пешней, и общий, их с Ленькой, ледобур. Остальные вещи мы забрали бойко, сразу после того, как Ленька утопил в снегу короткий, тлеющий окурок.
-Идти с километр еще наверное.
-Больше, спуск метров сто пятьдесят еще…
-По нему еще назад подниматься.
Ленька усмехнулся, вспомнив про спуск. Что в спуске особенного я, первый раз приехавший в эти места, тогда не знал.
-Шур, а у тебя эхолот как?- весело, с подколкой, спросил Серега
-Оставил я его, засобирался –с неохотой ответил я.
-Там без эхолота нормально.
Ленька пошевелил усами, протоптавшись, глянул по сторонам и первым пошел по тропе, огибающей крайнюю хату. Мы с Серегой потянулись в след. Идя вдоль уныло оставленных зимних усадов, огороженных где-то ржавеющей рабицей, а где-то неким подобием плетня, минут через пять мы вышли на обрывистый берег Оки. По нему и шел тот самый спуск, бывший дном глубокого размываемого оврага, рассекавшего обрыв подобно латинской букве «Z», если смотреть со стороны реки. Сама тропа, стелясь по такой земной трещине, скатывалась вниз достаточно круто, по ее сторонам удерживались мощными корнями за песчаный грунт реденькие, но сильные, молодые сосны с празднично зеленеющей хвоей. Чем-то спуск напоминал знаменитую «дорогу троллей» в стране фьордов и трофейной морской рыбалки.
Вниз сошли быстро, хотя ноги в толстой обуви почти не чувствовали того, на что ступаешь и опасение кубарем полететь в сторону не оставляло до того момента, пока, преодолев еще и поросший ивняком пляж, мы ни вышли на лед Оки.
В десятке метров от берега, наверное, над первой прибрежной бровкой, двое местных вертелись у пары больших квадратных прорубей, то ли выбирая, то ли расставляя сеть. Старый долговязый дед, заметив нас, поднял голову и слегка откинул на затылок широкий острый капюшон. Дед, вопреки расхожей привычке стариков, не щурился, а скорее наоборот шире открывал глаза , громко дышал ртом, и на высохшем морщинистом лице выступал пот. Вид у него был, будто бы, древнего волхва или друида. На серегинское «ну как оно?», он отнюдь не ведически ответил крепким словом, и тут же разрушая лукавство старого друида, недалеко от проруби в верх со льда подпрыгнула хорошая щука, плашмя ударив широким хвостом.
-Ну а в ручье как? – обратился к деду Ленька, повернувшись в его сторону всем корпусом.
-Да ходют, ловят…
-Ну промышляйте.
Когда-то много веков назад, когда предки местного браконьера, и впрямь еще поклонялись лесным духам, река несла живую воду в древних берегах, и ее гладь разрезали ладьи и ушкуи, высоко поднимавшие паруса на пути к стенам белокаменного Мурома. А сейчас река спала, ожидая весеннего пробуждения, и полотно ее льда было изрезано цепями торосов, порожденных ударившими всей своей крепостью морозами, после затяжного предзимья, в самый канун святого Крещения. Начинал падать мелкий снег.
Мы перешли Оку поперек и, достигнув противоположенного берега, вошли в русло некрупного притока-ручья. На льду большой реки рыболовов было человек пять, и все располагались далеко, «гоняя шары» и надеясь наткнуться на стоянку бронзобокого леща. А по руслу ручья вела уверенная цепочка следов и у прибрежных кустов ивняка во множестве были видны вчерашние лунки.
-Может далеко не пойдем- поделился раздумьем Серега.
-Далеко и не пойдем- Ответил Ленька- там дальше мельче, лед подмывает, за второй поворот пойдем.
-Там бобры. Шур ты бобров не боишься?
-Я - нет, а на тебя могут напасть, в хатку утащат стаей, жуть…
-Почему на меня нападут?
-У тебя пешня вон какая резная, за конкурента примут. Объясняй потом им, что это не ты выгрызал. Или ты?
-Я.Сам, еще молочными зубами.
-Ну ладно тогда.
Настроение, постепенно поднималось и окончательно очищало сознание от утреннего транса.
Миновав обозначенный Ленькой второй поворот, и действительно заметив пару бобровых повалов, наверное, еще осенних, мы увидели некоторое подобие плеса: ручей становился чуть шире и метров двадцать ровно шел в крутых берегах, на которых росла осина и липа.
Ленька вышел несколько вперед и занял место недалеко от поваленной в воду старой осины, ветви которой вмерзли в лед, и грозили постоянными обрывами тонкой лески. Серега расположился ниже Леньки по течению, напротив камышового кустика, желтевшего из-под снега.
Я поставил ящик и вкрутил в лед бур у другого берега, рассудив что здесь, у отвесного невысокого обрыва, обнажающего серые корни, быть может, есть небольшой омут. Глубина подо льдом действительно была впечатляющая для ручья, скользящий груз удочки-ставки коснулся дна только после отмотки под лед пары метров лески. Я ограничился двумя лунками, в одну поставив эффективную своей простотой ставку, иначе говоря, зимнюю донку с легким грузиком, а вторую приготовив для мормышечных экспериментов. Стоило мне только размотать удочку с мелкой черной «каплей» и наживить ее рубиновым мотылем, как кивок ставки резко дрогнув пару раз, согнулся к воде. Подсечка вышла суматошной и немного кривой, но отличный японский крючок уверенно засек неплохого ерша. Задел будущей ухе был положен.
Зарядив ставку, я вернулся ко второй лунке, и, опустив «каплю» под лед, начал достаточно размашистую игру на подъем. В тот самый момент, когда кивок удочки плавно покачиваясь и поднимаясь, сравнялся с линией моих глаз, на очередной паузе мормышку пару раз легко подбросило, и через мгновение сторожок ударил вниз. Подсечка получилась легкой и уверенной, но на красно-прозрачного насекомого позарился окунь, едва дотягивающий до живцового размера.
Ленька, глядя в низ и взмахивая руками, четко и слышно выпалил:
-Прет, мужики, прет!
-Я тебе багорик не дам, самому нужен- отвечал Серега, с тихим смехом наблюдая, как Ленька снимает с крючка уже не первого окуня с палец размером.
Мелочь брала быстро и жадно, а прикормка лишь собирала колючих, ползающих по дну, ершей со всех окрестных бровок и перекатов мелкой речки. Ловля была неутомительная и даже веселая, порой, задерживая проводку можно было просто смотреть за тем, как некрупный полосатый хищник в полводы атаковал мормышку, и не спешить с подсечкой. Тихо текли те самые мгновения, которые превращаются перед сном в ретроспективу прожитого дня, когда перед закрытыми глазами в мягко покрывающей дремоте видятся бесконечные содрогания, прижимы и мелкая дрожь яркого сторожка.
С большой реки по ручью поднимались лещатники, так и не дождавшиеся сегодня мощных поклевок и ощущения живой тяжести на леске. Постепенно лед заполнялся все новыми фигурами, шедшими с бурами наперевес, и вскоре на тихом плесе ручья сам по себе образовался необыкновенный в своем роде социум рыболовов-зимников. Это стихийно возникающее общество, вполне могло бы стать объектом исследования какого-нибудь матерого социолога, которым свойственно на пике карьеры заниматься исследованием явлений вроде бы, несколько чуднЫх, как например межличностной коммуникацией в общественном транспорте и ее влиянием на эффективность труда офисных рабочих. Среди разнородной толпы «пингвинов» всегда и на любом водоеме находились общие знакомые, сарафанное радио охватывало каждого без исключения, время реакции на удачу одного из ловивших и скорость группирования вокруг него остальных превосходили, пожалуй, тактические нормативы иных спецподразделений. Все это происходило и на ручье, через полчаса все уже были в курсе, что лещ стоит и не кормится, что вчера двое владимирских поднялись по ручью выше, до третьего поворота и, выйдя на тонкий подмытый лед, таки искупались, благо лишь по пояс каждый, и что в морозы ,недели полторы назад, крупная красноглазая плотва брала весь день и на затоне и тут.
Количество выловленных колючих и полосатых рыбешек, превысило давно три десятка, из которых , в пакет было отправлено лишь чуть больше дюжины. Ленька и Серега, пробурив еще по десятку лунок, приблизились вплотную к ветвистой осине, погрузившей свою крону под воду, похоже, прошлым летом и стали наперегонки обрывать дорогие мормышки. Занятие это, компенсируемое лишь тем же мелким окунем, им быстро постыло. Ленька ушел на берег разжигать обеденный костер.
Мелкие сучья звонко трещали, пожираемые молодым огнем. Поднимающееся вверх, колышущиеся и неровное пламя касалось кусков вареной колбасы и соленой свинины, нанизанных на зачищенные прямые ветки. И в ожидании готовности мяса, я разглядывал бобровые погрызы на деревьях и дорожки заячьих следов. Горячий чай, отпиваемый мелкими глотками, крепким вкусом и своей теплотой сбивал дыхание и заставлял отводить руку с чашкой в сторону, что бы остудить терпкий темный напиток.
-Может в устье лучше?
-В каком устье?
-Ну где он в Оку впадает..
-Может и лучше, но народ оттуда идет.
-тогда надо в ветки лезть.
-Ты, Шур, там все мормышки оборвешь – отреагировал на мое предположение Ленька, пробуя поочередно насаженные на палку здоровые ломти сала и колбасы с хлебом.
-А я ставкой, без игры, мормышить не буду там.
Фига себе у тебя гамбургер…- оторвавшись от чая, глядя с удивлением на ленькин «шашлык», сказал Серега. Свинина была очень вкусной и таяла во рту, оставляя непередаваемый привкус кострового дыма.
Минут через двадцать, со все не проходящим приятным послевкусием, я бурил пару лунок у потемневших и заветренных мертвых ветвей, густым лабиринтом переплетавшихся под водой. Та лунка, что была более удалена от дерева, вновь предназначалась для мормышки, а в ту, что располагалась у самой вмерзшей ветви, была опущена наживленная пучком мотыля ставка. Мормышка своей игрой вновь приносила лишь ерша. Но в метрах в трех от меня, Ленька ,не теряя оптимизма, продолжал теребить крупного «муравья» . Я видел как на паузе при подъеме, кивок его снасти выпрямился и, не застывая ни на мгновение в прямом положении, опустился полностью вниз. Ленька отозвался отработанной подсечкой.
-Ф-ф-ф-у-уф – Ленька шипяще пропустил воздух через поджатые губы, вынимая руковишную плотвицу. Он посмотрел на нас, облизнул усы и отводя взгляд снова в лунку, в голос произнес:
-Я ж Сабанеич!
Вторая поклевка не заставила себя ждать. Ленька, закрыв ящик, вновь окинул нас глазами, и под нос, уже тише, сказал:
-Сабанеич же…
Не думаю, что Ленька когда-нибудь освоил бы весь труд великого натуралиста, но прочитанных глав, видимо, хватило чтобы поселить в нем бесконечное уважение и восхищение ученым, даже так, что в моменты рыбацкой радости, Ленька записывал себя к нему в родню.
Кивок на поставушке дрогнул, пару раз плавно качнулся и медленно стал гнуться в лунку. Я подсек, высоко взмахнув кистью руки, и на другом конце лески рыба сильными рывками стала уводить снасть в крепь. Через мгновение леска уже не поддавалась, и крючок намертво засел где-то в глубине. Пришлось обрывать.
Я починил орудие лова быстро, температура стояла чуть выше ноля и руки не теряли чувствительности, правда, крючковый узел вышел не так уж и ровно, но я решил, что в походных условиях, сойдет и такой. Кивок обновленной ставки вскоре повторил свою игру, а после подсечки я работал руками уже быстрее, и можно было видеть, как свинцовое скользящее грузило-пуля ходит кругами под лункой, влекомое не мелким зимним трофеев. Грузило все же вошло в желоб лунки, а вслед за ним я поднял и первую сковородочную плотву.
-Ну, Шура, тоже Сабанеич. Немного.
-Вы напоролись на стаю? – спросил из-за спины Серега.
-Она стоит тут и крутится, подгребай.
Плотва, бойкая, темная с зеленым отливом со спины, серебристая по бокам, украшенным яркими плавниками, хватала пару мотылей на крючке ставки минуты через три после заброса снасти, и мормышечный удильник, намотав тонкую леску на катушку, я вскоре убрал. Все внимание теперь концентрировалось на темной лунке у старой, промокшей заледенелой ветви, на многозначном танце кивка и на движениях натянутой лески при очередном извлечении серебристого трофея. Маленький кругляшок открытой воды и нависший над ним тонкий металлический сторожок по накалу и количеству происходящих с ними событий в те минуты не уступали ни одному «голубому экрану». На уху и на жареху уже хватало, а мелкая плотва и изредка бравший и в гуще ветвей ерш через соседнюю лунку возвращались восвояси.
Серега, забурившийся позади нас, тоже стал потихоньку таскать приличную плотву, а у Леньки, поставившего по моему примеру ставку, пару раз взял вполне товарный окунь.
На высокую липу, стаявшую на другом берегу сел краснохвостый санитар леса. Сквозь негромкие звуки послеобеденной рыболовной компании стала звучать дробь дятла.
-Вот организм какой, башкой долбит и хоть бы что! – заметил Ленька.
-А он больше 3-х лет не живет. - парировал Серега.
«Интересно, правда?»-подумалось мне, надо бы прочитать про них... Удивительная птица, наблюдаемая любым провинциальным жителем с детства, стала привычной, а ее имя незаслуженно смешным. Ее борьбу за существование и продолжение жизни, мы перестали замечать. А ведь оно было почти легендарным, да и так ли мы различны с этим пернатым в своей борьбе? Единственное что, не бьемся, во всяком случае в большинстве своем , головой, а предпочитаем разбиваться цельнее и всеобъемлюще, день за днем… Нет, правда что ли лишь 3 года? Вернусь -прочту.
Серега встал, вновь разминая спину, и, не моргая, задумчиво устремил взгляд вдоль русла… Седое небо сыпало снежную мягкую взвесь ровным покрывалом на все окружающее.
-Ну что, собираемся по тихому.
-Ну давай, еще подниматься…и мне к ужину надо успеть.
Я стал складывать ящик, не отводя глаз от кивка ставки…Чуткая пластинка металла была неподвижна.
Минут через пять мы уже выходили на лед широкой реки. Вдалеке от нас медленно шли в обратный путь самые стойкие лещатники. Их выдержка, бесконечное ожидание поклевки, сжигающее короткий зимний день, сами фигуры, темные, кутанные, потерянные среди белого снегопада казались какой-то сильной и наполненной картиной. Ежесуточная бензиново-электронная городская суета с оскоминой головной боли, казавшаяся тогда наваждением какого-то иного мира, без остатка умиротворилась скудными красками зимнего дня.
В опускавшихся сумерках на высоком противоположенном берегу виднелся крутой, осыпавшийся овраг с песчаными склонами, чернеющий ивняк и ветхая колокольня старого села.