Рассказы от Старого Якута (Просматривает: 1)

[Старый якут]

Наверное, нет в Сибири рыбака, не мечтающего поймать свою царь-рыбу. Сибирь, как всем известно, край великих рек. Это не то, что степь, по которой течет тихий Дон. Или, скажем, озерные края, где и рыбаки совсем другие — сонные и спокойные, как караси, которых они ловят.
Николай вырос на Лене, где с одного берега ни за что не различишь отдельного дома на другой стороне. Широка и полноводна Лена-река.
Однажды, когда ему было лет четырнадцать, наблюдал он, как сплавлялись в реке осетры. При совершенно безветренной погоде, на восходе солнца, нарушая водную гладь, неслись они, выпрыгивая из воды, подобно дельфинам в море. Одного огромного в то утро поймал его отец, с трудом справившись с вываживанием сильной и упрямой рыбы. С того дня Николай потерял покой, мечтая о таком же улове. С каждым годом совершенствовал он свои снасти, учился забрасывать далеко в воду закидушки, километр за километром обследовал берег, выискивая подходящее клевое место, точил крючки особенной формы, с длинным цевьем, тратил деньги на лицензии. Но рыба ему попадалась такая же, как и другим рыбакам. Книга Астафьева «Царь-рыба» давно стала настольной, он старался во всем подражать главному герою: содержал в идеальном порядке лодку, мотор и снасти. Но и это не помогало.
Прошло пятнадцать лет.
Однажды, в пятницу, он почувствовал, что именно сегодня должен поехать на рыбалку. Стояла обычная для середины июля погода, вода в реке была среднего уровня, но какое-то предчувствие не давало ему покоя с самого утра. К обеду он сказался больным и уехал с работы домой, предварительно позвонив жене, чтобы та собрала все необходимое. Собраться на рыбалку означало сложить в корзину продукты и переложить в банку из стоявшего в гараже ящика
наживку — дождевых червей. Николай специально выращивал их в компосте с добавлением ошары — использованной чайной заварки.
Все остальное всегда лежало во вместительных отсеках моторной лодки «Прогресс», стоявшей на лодочной станции в пригороде. «Вихрь-30» выпустил сизый дымок и, сотрясаясь всем своим
металлическим телом, сначала неохотно, а потом все быстрее и быстрее начал набирать обороты. Помпа исправно гнала через систему охлаждения забортную воду — источник и гробницу всего
сущего во вселенной, которая тонкой струйкой стекала обратно в родную стихию. Усадив рядом с собой на мягкое сидение жену и дочь, Николай перевел рычаг дистанционного управления мото-
ром на ход. Лодка, оставляя за собой усы волн, медленно пошла к выходу из затона. За тихой его гладью замысловатыми разводами течений, сталкивавшихся с громадными валунами на дне, бурлила древняя могучая река. Как только лодку тряхнуло ударившим в борт течением, Николай перевел газ на «полный». Мотор довольно взревел. Лодка, приподняв нос, вырываясь из вязких объятий реки и разбрызгивая из-под себя воду, стремительно неслась вниз по реке, оставляя за собой галечный берег Кангаласского мыса. Набегающим ветром свистит в ушах свобода. Хорошо!
Вошли в протоки. По берегам и на отмелях скопления плавника и смытых деревьев. Острова покрыты зарослями тальника, за которыми раскинулись заливные луга со скошенной кое-где
травой. А еще недавно все эти луга были расцвечены множеством цветов. Чего только здесь не росло: лиловые колокольчики, кремовые чашечки, синие султанчики. А вдоль тальников
— терракотовые хвосты кислицы да золотые лютики. Вот и нужный остров. Нос лодки мягко уткнулся в песок, олицетворяющий нестабильность у одних и чистоту у других.
— Приехали! Команде покинуть судно, — скомандовал Николай.
Но обе уже были на берегу. Дочь Николая, Света, мелькая голыми пятками, побежала по крохотным барханам. Люба попробовала ногой воду:
— Теплая.
— Так июль же…
— Тебе помочь?
— Нет, я сам.
Николай открыл люк на носу лодки и стал вытаскивать оттуда мешки, пакеты, коробки и ведра.
Через час остров было не узнать: растянутый на тальниковых жердях оранжевый грузовой парашют колыхался на чуть ощутимом ветерке, рядом с ним стояла ярко-синяя палатка с за-
стеленной белыми простынями постелью внутри. Над костром, пламя которого почти не было видно из-за яркого солнца, висел закопченный чайник. На раскладном столике расставлены мис-
ки с веселыми цветочками по белой эмали.
— Коль, ты бы лучше белый парашют взял, а то этот уж слишком яркий.
— Э, нет, — выкладывая на песок снасти, ответил Николай.
— В этом весь смысл! Вот как ты думаешь, к кому подплывет с проверкой рыбнадзор? К тем, кто в камуфляже по кустам прячется, или к нам, которых за десять верст видно?
— К нам, конечно. Мы заметнее.
— Вот и нет. Он ведь как думает: «Раз маскируются, значит, что-то прячут». Вот их-то он по кустам и ищет. А о нас он подумает: «Туристы. Вон дитя в трусах бегает, женщина в купальнике, синяя палатка на самом видном месте и… о боже! Оранжевый парашют!» И проплывет мимо. А мы тем временем будем рыбку ловить и над ним посмеиваться.
— Конспиратор… Света! Ку-у-ушать!
— Я не буду, — сказал Николай, — потом перекушу, а пока удилища заготовлю для жерлиц, дров натаскаю на ночь.
Солнце — символ высшей космической силы — уже спустилось к горизонту, но еще пекло, успевая пролить свет видимой жизни на все земные тела. «Пора ставить», — решил Николай и воткнул остро заточенную тальниковую палку в песок у кромки воды. Через двадцать метров воткнул следующую: «Шесть поставлю и хватит». Затем он вернулся и стал разматывать леску первой закидушки. К нему навстречу вприпрыжку бежала Света, размахивая ярким букетиком полевых цветов:
— Пап, смотри, какие я цветы нашла!
Она остановилась перед Николаем и с довольным видом протянула ему букет.
— Красивые! — глядя на дочь, улыбнулся Николай. — Вот этот голубой на пушистом стебле называется синюха голубая, скоро отцветет уже. Понюхай, как пахнет.
— А этот как называется? — дотронулась она пальчиком до желтой корзинки.
— Пижма.
— Желтенькая?
— Да желтенькая, — понюхав протянутый ему цветок, ответил Николай. — Ты беги к маме и поставь их на стол в баночку с водой.
Дочь вприпрыжку побежала к палатке.
— Света! — крикнул Николай вслед. — Оденься, скоро комары появятся.
Со свистом раскрутившись над головой и описав в воздухе ровную дугу, тяжелое грузило с шумом упало в воду метрах в семидесяти от берега. Сильное течение сносило снасть, и только отклонившись от направления броска на сорок пять градусов, грузило, наконец, крепко легло на грунт. Рыбак отточенным движением сделал петлю на леске и накинул ее на воткнутую на берегу палку. Потом взял другую короткую палку и с помощью такой же петли подвесил ее на
натянувшуюся леску, которая тут же чуть провисла под тяжестью. «Нормально, — решил Николай, — поклевка будет заметна».
Через полчаса берег и воду связали шесть полупрозрачных нитей.
— Света, ельцов ловить будешь? — закончив с закидушками, крикнул Николай.
— Буду, — подбежала девочка, уже переодетая в рубашку с длинным рукавом, в красной косынке на голове и маленьких резиновых сапожках — подарок от бабушки.
— Как будем соревноваться? На скорость или на количество?
— На количество, — твердо сказала Света.
— Опять проиграешь.
— А потому что не честно так. Ты большой, а я маленькая, значит, нужно считать по-другому.
— Как это, по-другому?
— Твоих две считать как одну.
— Хитренькая какая! Мать что ли научила?
— Нет, — смутилась Света.
— Ну, ладно. Давай, как ты предлагаешь. Только если проиграешь, чур, не реветь.
— Ладно!
Размотали донки, наживили червяков.
— Приготовились… На счет «три»! Раз, два, три!
Донки полетели в воду, плюхнувшись грузилами в десяти метрах от берега. Рыбаки замерли, зажав тонкие лески между большим и указательным пальцами, и стали ждать. Наконец, Николай ощутил резкое подергивание. Подсек, и на другом конце лески тут же заметалась засекшаяся на крючке рыбка. Быстро-быстро перебрав руками леску, он выбросил на песок первый улов.
— Люб! Ведерко нам под рыбу принеси, пожалуйста.
Люба принесла им ведро и остановилась полюбоваться на рыбаков:
— Опять соревнуетесь? — улыбнулась она. — Оладьи скоро нажарю, так что не увлекайтесь.
— Хорошо, — Николай зачерпнул воду. — Света, с крючка снимай осторожнее, мне для жерлицы живые рыбки нужны.
— Ладно, — отцепляя первую пойманную сорогу, ответила дочь, торопясь снова забросить донку.
— Рыбаки, — снова улыбнулась Люба.
Через двадцать минут Николай повернулся к дочери:
— Ты не мухлюй, считай честно, а я поставлю две жерлицы. Поняла?
— Ага, — кивнула Света, а у самой в глазах так и прыгали чертики.
Жерлицы на длинных, гибких удилищах были установлены по одну и другую сторону от закидушек.
— Ку-у-ушать! — позвала Люба.
— Ну что, дочь, посчитаем и пойдем?
— Считать я буду!
— Хорошо, — вылив воду вместе с рыбой на песок, согласился Николай.
Через минуту на мокром песке появились две кучки прыгавших серебряных рыбок.
— Это я поймала, а это ты.
— А как это ты отличила моих рыб от своих?
— А-а-а… А я запомнила!
— Эх, мухлюешь!
— Неа! Ну вот! У тебя двадцать семь, а у меня тридцать одна!
Я победила.
— Ну, ладно. Утром я у тебя выиграю.
За спиной раздался всплеск.
— Клюет у тебя! — показал на воду Николай, — тащи быстрее.
По тому, как натянулась леска и как она, разрезая воду, потянулась против течения за рыбиной, Николай понял, что зацепилась немаленькая рыбка.
— Ну-ка, Света, дай мне…
Дочь без разговоров передала леску отцу. «Крючки-то слабенькие, — думал Николай, осторожно подтягивая леску, — сойдет, однако».
В темной воде мелькнул широкий серебряный бок.
— Язь!
И снасть, и рыбья губа выдержали испытание. Язя на кукане привязали к ручке на корме лодки, и тот, как собачка на поводке, время от времени пытался убежать, разбрызгивая воду вокруг себя.
Вода — жидкий двойник света, потемнела еще больше. Наступили сумерки. Сработала одна из закидушек. Попавшийся осетр оказался невелик, но Николай его не отпустил. На видном месте, возле лодки он вбил в берег еще одну палку и привязал к ней кукан с осетром.
— У нас две лицензии, пусть видят, что мы не прячем рыбу, — сказал он жене. — А если попадется больше, чем два, унесу в лес, подальше.
— Попадешься ты когда-нибудь.
— Не попадусь.
— Светка не спит, уложи ее.
— Хорошо, только ты на закидушки поглядывай.
Николай заглянул в палатку.
— Ты что не спишь?
— Не хочу.
— В лесу нет слова «не хочу». Спи, а то ведьма-шаманка Аграфена услышит твои «не хочу» и совсем тебя сна лишит.
— А ведьм не бывает.
— Может, и не бывает, но вот тут, недалеко, жила лет сто тому назад сосланная из России старуха Аграфена. Начальство местное ее очень боялось, поэтому поселило на одном острове, ниже по течению. На этом острове она и стала колдовать и навела такой страх на всю округу, что даже и теперь ее боятся все якуты, хотя она давным-давно померла. И до сих пор, если вселится она в кого, дают ей, невидимой, лучшую красную лисицу, табака для трубки, сладостей и денег, чтобы она ушла. Даже некоторые русские, переплывающие Лену, приносят Аграфене дары: делают
маленькие берестяные лодочки, кладут в них пищу и спускают на реку. Люди уверены, что эти дары всегда доплывают до ее острова, даже если лодочки пустить против течения. Вот был давно
такой русский купец, плававший по Лене, постоянно посылал он дань Аграфене, но однажды в припадке храбрости отказался это делать. Аграфена обиделась, подняла на реке такую бурю, что он едва спасся смирением и двойным подарком ведьме.
Дочь притихла, задумалась.
— Пойду я рыбачить, а ты спи. Я Аграфене подарок по реке уже отправил, так что нам бояться нечего.
Люба сидела у костра. Посуда была чисто вымыта, стол прибран, и только закопченный чайник опять висел над костром и сердито пускал пар из носика.
— Что уговорил?
Николай пожал плечами.
— Душно сегодня. Может, пойдем, искупаемся? Там посреди песков бассейн с теплой водой — Светка днем купалась. Пойдем туда.
— Далеко?
— Метров двести…
— Пошли.
Приятная, теплая, как парное молоко, вода — противопоставление неподвижности смерти — какими-то невидимыми жизненными токами проникала в тело, делая его невесомым и сильным. Николай наблюдал, как медленно сняла с себя одежду
— Иди ко мне, — шепотом позвал он.
Она тихо засмеялась.
Вода смываtт старую жизнь и освещает новую.
В густевших сумерках удилище одной из жерлиц раскачивалось как от сильных порывов ветра.
— Щука попалась. Пойдем, снимем.
— Иди один, я чайник поставлю. Что-то мне после нашего купания есть захотелось…
— Я бы тоже не отказался.
— Я сейчас соберу.
С сильно заглотившей живца щукой пришлось повозиться. Наконец, крючок был извлечен, а щука подвешена на кукан.
Вечер был хорош — тихий, спокойный. Заря отгорела, и над горизонтом осталась только светлая полоса. Николай проверил все закидушки, сменил наживку и подошел к костру.
— Спит?
— Ага, набегалась сегодня. Ты бы не приучал ее к рыбалке, девчонка все же.
— От этого вреда не будет, да и не сильно-то она привыкает.
Помолчали. Слышно было, как борта лодки лижут неизвестно откуда взявшиеся волны. На протоке крякала утка.
— Пойду я спать, — сказала Люба, — завтра утром схожу за грибами. Страсть как маслят жареных хочется.
— Иди, я порыбачу еще.
Как только шорохи в палатке утихли, Николай поднял к небу глаза и понял, что наступила ночь, с ее шорохами в тальниках, безветрием и звездами. Бултыхнулась какая-то рыба. Николай встал и пошел к закидушкам. Ничего не указывало на то, что на одну из них попалась рыба. Он сел и почему-то подумал, что песок теплый и мягкий, как постель. Глаза его сами собой закрылись, и на какое-то время он забылся глубоким сном. Раздался всплеск. Николай открыл глаза. «Попал», — подумал он и пошел вдоль закидушек. На четвертой равномерно подпрыгивала подвешенная к леске палка. Он снял ее и, бросив на песок, начал не спеша выбирать из воды леску. Рыба, под-
тягиваемая к берегу, еще раз сплавилась и потянула вниз по течению. «Не большой», — решил Николай, ни на секунду не сомневаясь, что это осетр. Только он прицепил осетра на кукан, сработала та же, что и час назад, жерлица. Щука попалась крупная и как только почувствовала, что ее пытаются вытащить из воды, заходила, упруго нажимая на сырое, податливое удилище. Пока Николай осторожно подводил ее к берегу, зубастая успела сделать три «свечи», шумно падая в воду.
— Тише ты! Девчонок моих разбудишь, — оглушая рыбину, прошептал он.
Спать больше не хотелось. Николай прилег на песок и подумал, что, наверное, вот так, как он сейчас, чувствуют себя счастливые люди. «А что? Может, это и есть обыкновенное земное счастье. Я люблю свою жену, она любит меня, оба мы любим дочь, а она нас. Мы всюду вместе и нам это нравится. Вот еще бы мир посмотреть, страны разные. Нет, это будет уж слишком
хорошо», — он представил их всех на каком-то тропическом острове и улыбнулся. «Не реально! А почему не реально? Ведь реальность — это все существующее в действительности. А раз
существуют в действительности Филиппины, значит, и попасть туда можно. Вот захочу и попаду», — решил он вдруг.
Ночная темнота между тем приобрела фиолетовый оттенок. Николай всматривался в нее, курил и думал. Ночь — время для размышлений. О чем он только не передумал за тот час, что лежал на песке. А когда поднялся, был готов встретить новый день, что бы он ни принес, и, сопротивляясь
обстоятельствам, не дать им поломать его, Николаева, земного счастья. Молодость самонадеянна.
Он пил холодный чай, когда сквозь шелест ночи услышал отчетливый глухой всплеск. Отчего-то гулко застучало сердце. Он подошел к закидушке. Леска лежала почти параллельно берегу.
«Течение ее так снести не могло. Значит, рыба», — подумал Николай, выбирая снасть. Сначала шло легко, но в какой-то момент он ощутил сильный, уверенный рывок, и леска быстро
устремилась вверх по течению. Дышал ли он в это время, он не мог потом вспомнить. Помнил только, как млел и терял сердце, как ходила и кружилась в черной пучине рыбина. Остроту ощущений усиливала густая фиолетовая темнота, огромные звезды над головой и одиночество у кромки черной ночной воды. Вываживал не спеша — метр за метром. Где-то в глубине, на том конце лески, шевелилось что-то большое и сильное. Чем ближе был берег, тем сильнее и упорнее ощущалось сопротивление древнего обитателя глубин. Сначала осетр после каждого затяжного подтягивания выходил на поверхность — сплавлялся, пытаясь освободиться от кованого крючка. Затем у берега потянул на дно. Леска звенела, как перетянутая струна альта, и казалось, что с каждой минутой становится все тоньше и тоньше.
Неизвестно сколько времени они боролись, но к тому времени, когда осетр оказался рядом с берегом, на востоке чуть-чуть зажелтело небо. Почувствовав близость берега, рыбина, вероятно, решила в последний раз сделать «свечу», воспользовавшись небольшим оставшимся до суши расстоянием. Ее прыжок пришелся в сторону берега, оттого что натянутая и крепко удерживаемая рыбаком леска не дала ей разогнаться от берега или вдоль него. Прыжок был возможен только в сторону берега, и это сгубило осетра. Выпрыгнуть он смог, но приземлился в метре от берега, где глубина была не больше двадцати сантиметров. В один миг осетр оказался на мелководье, где Николай смог разглядеть ее огромный светлый на черном фоне воды силуэт. В следующий момент он прыгнул через осетра, оказавшись между спасительной глубиной и рыбой. Затем упал на колени и, упершись руками в шершавый и холодный бок, начал выталкивать ее на берег.
Осетр почему-то не сопротивлялся, и только когда Николай оттащил его за хвост метров на пять от воды, он как будто проснулся. Рыбина извивалась, била хвостом и издавала хрюкающие звуки. Боясь, что она ускачет в воду, задыхаясь и буксуя в песке, Николай оттащил осетра еще на несколько метров и только тогда упал на колени и прошептал:
— Есть!
Немного отдышавшись, он выкопал руками канаву, столкнул туда осетра и, пошатываясь, пошел к погасшему костру.
— Спасибо тебе, — прошептал он и бросил в костер кусочек оладьи. — Ты услышал мои просьбы дух-хозяин лесов и рек. Спасибо...
Ему не терпелось поделиться радостью с женой, но он сдержался и пошел к лодке. Светало.
Язь уткнулся в берег и, должно быть, спал: ночь на кукане была для него хлопотной. Щуки качались на воде брюхами вверх. Мимо проплывали сухие листочки тальника и черные паучки с белыми парусами-паутинками.
На кол, за который была привязана лодка, села большая стрекоза.
— Господи, как же хорошо! — прошептал Николай.

 

[Старый якут]

Ох уж эти налимы

После окончания седьмого класса родители отправили
меня на каникулы из города в районный центр N к брату отца
— дяде Володе.
Райцентр — крепкое сибирское село с одной пыльной ули-
цей, по которой днем бродили пестрые курицы, а утром и ве-
чером проходило стадо коров. Село, по сибирским меркам,
было древнее, основанное еще при походах Витуса Беринга,
и когда-то являлось важным звеном на торговом пути из Рос-
сии в русскую Америку. Подплывая к нему, на высоком бере-
гу можно было разглядеть несколько двухэтажных деревянных
построек и черную железную трубу кочегарки, отапливавшей
немногочисленные казенные здания: среднюю школу, клуб,
больницу и, конечно, райком партии. Так называемый «жилой
сектор» отапливался самостоятельно дровами, которые крепос-
тными стенами в поленицах истекали солнечной смолой вдоль
деревянных заборов и штакетников. По всей длине берега на
волнах качались десятки поблескивавших на солнце винтами
подвесных моторов и плексигласовыми ветровыми стеклами
лодок.
Ездил я туда с удовольствием, не только потому что искренне
любил дядьку за его веселый нрав, но и потому что там было
сразу три реки — Мая, Алдан и Мокуя.
Чем можно заниматься в деревне, где столько рек? Конечно,
рыбалкой.
Ближайшим подходящим местом, удобным для ловли удоч-
кой и купания, была таежная, с тихим течением, тенистыми
зарослями черемухи и илистыми берегами речка Мокуя. Воды
в ней было немного, но перейти с берега на берег вброд нам
нигде не удавалось.
Через этот тихий поток, на высоте трех-четырех метров, гро-
моздился оригинальной конструкции деревянный мост, с ко-
торого, перегнувшись через отполированные временем перила,
можно было наблюдать за рыбами, стоявшими в его тени.
У некоторых рыб светились глаза. Это окуни. У других были
черные спины и почти прозрачные плавники. Из-за этого каза-
лось, что они висят в воде. Это были ельцы. В мелководье плот-
ными группками стояли пятнистые гольяны, а возле бревен, в
редких зарослях травы, прятались маленькие щучки-травянки.
Обычно я забирался на обрывистый берег под тень высо-
ченной черемухи, наслаждался теплым воздухом, наполненным
ее запахом и звуками летнего леса, и ловко таскал на удочку
ельцов, окуней, сорог. Когда надоедало удить рыбу, я бежал ку-
паться или обследовать обрушившиеся берега, из которых вода
вымывала разные старые вещи живших здесь когда-то людей.
Так уж устроен человек, что даже в детстве его притягивает
все старинное. Казалось бы, что интересного в древних развали-
нах Греции. Камни как камни, а люди едут и едут на них пос-
мотреть. Что интересного в осколках старой фарфоровой чашки
или ржавых кованых гвоздях? Но мы собирали их и дорожили
своими находками. А когда нашли патроны к американскому
винчестеру, а потом металлическую квадратную банку из-под
печения, датированную 1887-м годом, нашему счастью не было
предела.
Однажды, бесцельно бродя по мелководью, в неглубокой яме
я увидел довольно крупного налима, лежавшего на дне за оброс-
шим тиной булыжником. Рыбина почти касалась камня своей
лягушачьей головой с маленькими глазками и широкой пастью.
Ее серовато-зеленая спина, испещренная черно-бурыми пятна-
ми и полосками, почти сливалась с илистым дном. Этот речной
охотник не прикладывал никаких усилий для того, чтобы ловить
рыбу, он просто время от времени открывал рот и хватал очеред-
ного крупного малька, неосмотрительно заплывшего за камень.
Я, конечно, слышал от взрослых, что налим, спрятавшись за ка-
мень, привлекает мелочь своим усом, но увидел это впервые.
Я долго наблюдал за ним. Наконец, решил поймать рыбу
руками. Нагнувшись, почти касаясь грудью поверхности воды,
я стал очень медленно подкрадываться. Нос приятно щекотал
запах воды, свободно и весело текущей по своим речным делам.
До рыбины оставалось полшага, я почти поверил в удачу, уже
ощущая руками шершавый и в то же время сколький бок на-
лима, когда он легонько двинул хвостом и отплыл метра на три
вперед. Я не сдался. Еще медленнее и тише подкрался к нему и
опять попытался схватить. Но налим легко выскользнул из моих
рук и опять отплыл метра на три-четыре.
Со дна речушки ледяной водой били многочисленные под-
водные роднички, увязавшие в иле ноги сводило судорогой, но
я твердо решил не отступать от задуманного. Подкрадываясь к
нему в очередной раз, я увидел в воде старый резиновый сапог,
весь покрытый илом. Я осторожно поднял его со дна и, на-
правив голенищем вперед, опять стал приближаться к налиму.
План был прост — загнать его в сапог.
Видел бы это кто со стороны, как я в иле пытаюсь голыми
руками поймать скользкого налима! Но на берегу щебетала и
прыгала только маленькая серенькая плисточка.
Еще раза два налим давал возможность близко подойти к
себе, но потом отплывал и снова ложился на дно. Поняв, что
сапог не поможет, я подобрал со дна булыжник и решил оглу-
шить упрямую рыбу. Прицелился, размахнулся и что было сил
запустил камень. Вот тут налим рванул, как ужаленный! За долю
секунды он исчез, как будто его и не было никогда.

Через день после этого события дядя Володя взял меня с
собой сплавлять плот по Алдану. Плот был большой, состав-
ленный из бруса и досок для двенадцатиквартирного дома. На
плоту устроили стол, место для костра, из кирпичей и листа
железа, установили палатку. Отплыли рано утром, когда еще над
Алданом клубился негустой туман. Тяжелое, неповоротливое
сооружение выталкивали на течение двумя моторными лодками
— «Казанкой» с подвесным мотором «Москва» и самодельным
деревянным катером, сделанным руками моего дядьки.
Алдан — река быстрая, перекаты на ней нешуточные и мели
неожиданные, так что, как говорил мой дядька, только успевай
поворачиваться. Чтобы лишний раз не рисковать казенным иму-
ществом, днем плыли, а на ночь причаливали к островам, за-
крепляясь нескольким канатами за стволы вековых лиственниц.
На плоту нас было трое: дядя Володя, я и Рева. Впервые
услышав имя моего приятеля, я подумал, оно якутское. Но ока-
залось, что отец у Ревы был просто идейным коммунистом, по-
этому родившихся двойняшек, мальчика и девочку, назвал Рева
и Люция, разделив слово «революция».
Рева был якут, и как любой якут очень любил охоту. Каждый
вечер он уходил с ружьем на острова стрелять уток. В основном
Рева приносил шилохвостых крякв и чирков, но иногда его трофе-
ями становились гагары. Считалось, что русские не едят гагар. На
деле же, когда другого мяса не было, то и гагарье вполне подхо-
дило. Все зависело от того, как приготовить. Рева готовил просто.
Он не ощипывал их, а снимал с тушек шкурку с перьями и долго-
долго варил. В бульон добавлял картошку, лавровый лист, соль,
какую-то траву, собранную им же на илистом берегу. Получалась
очень вкусная и питательная похлебка, которую после длинного
трудового дня уплетали так, что только треск за ушами стоял.
Рева всю дорогу пытался научить меня якутским названиям
зверей и птиц, которых мы встречали. «Колька, смотри, киргил
летит», — говорил он. А я видел дятла. «Смотри, смотри! Тиин!»
— показывал он на белку, сидевшую на ветке и умывавшую
свою рыжую мордочку.
Однажды мы причалили на ночевку возле большой глубо-
кой курьи. Накопав в кустах червей, я забросил ниже плота две
закидушки и очень надеялся поймать осетра. Уж больно место
для этого было подходящее — стрелка. Окуни, которых мы еже-
дневно ловили с плота десятками, надоели и жареные, и в ухе;
хотелось чего-то другого.
Уже сильно смеркалось, когда я почувствовал уверенную
поклевку крупной рыбы. Начал вываживать. Рыба была доволь-
но тяжелая, но я не мог понять, какая. Держа в руках леску, я
думал: «Если осетр, то пошел бы вверх и сплавился. Может, это
крупный язь? Но тогда он бы носился там, как бешенный, из
стороны в сторону. А этот идет, упорно сопротивляясь, спокой-
но, без рысканья».
Когда я увидел в воде темный длинный силуэт, мне показа-
лось, что это осетр, и радостно закричал:
— Поймал, поймал! Осетра поймал!
Но через мгновение понял, что это налим. Хороший, кило-
грамма на три. Но всего лишь налим. Я расстроился. Но не из-
за того, что поймал налима, а что поспешил похвастать дядьке
про осетра.
Я посадил налима на кукан и стал рыбачить дальше. Когда
совсем стемнело, я услышал хлюпающий звук. Ивовый прут, за
который была привязана леска, начал сгибаться и дергаться. С
замирающим сердцем я взялся за леску. Рыбина потянула вниз
по течению.
Тяну — хлюп! «Точно, — думаю, — осетр». Но на
этот раз молчу. Вытащил — так и есть осетр. Килограмма на два.
Я тут же смотал лески на мотовило, прицепил к кукану осетра
и пошел к плоту.
— Ну, показывай, племяш, кого ты там выловил.
— Да вот еще и налима поймал… после осетра, — соврал я.
— Ай, совсем хорошо! Налим для ухи поважнее хатыса будет,
однако..... Ай, Колька, молодец.
С этими словами Рева забрал рыбу и пошел к краю плота
заниматься приготовлением ухи.
Вскоре при свете костра, обжигаясь, мы ели вкусную уху.
Взрослые хвалили меня, а я жалел, что рядом не было отца.
Все было хорошо, но меня мучила мысль: что бы я сказал
дяде Володе, если все же не поймал осетра, а пришел только с
налимом. Обманул?
Позже, засыпая в палатке под плеск воды, я понял, что пока
рыбу не вытащишь на берег, нечего кричать «Поймал!».


P.S. Это один из рассказов из моих сборников рассказов: "Маршрут большая медведица" и "С тайгой наедине".

 

[Старый якут]

В гостях у деда Пахома

Сентябрьским вечером 1999-го года три товарища Толич, Масяка и Юр сошли на пологий галечный берег возле малюсенькой деревушки, о существовании которой вся цивилизованная Россия давно забыла. В то время России под выстрелы киллеров, громкие банные скандалы с министрами и тихое разворовывание страны проходимцами было не до таежных деревушек. Да и эти трое вполне успешных по тем временам мужчин, оторвавшихся от своих дел и поехавших на рыбалку, проплыли бы мимо, но в тот год тайга кишела гнусом, вот и решили они попроситься на постой в нормальное человеческое жилье. Решение это имело и еще один резон — не нужно было тащить в тайгу палатки, спальные мешки, посуду и многое другое, без чего избалованный цивилизацией человек не сможет обойтись.
Лет десять назад Толич бывал в этом местечке, и оно ему очень понравилось. Тогда здесь была метеостанция с дизельным генератором, электроэнергии которого хватало на шесть домов, где проживали человек тридцать потомков не то староверов, не то баптистов.
Масяка как самый обаятельный и разговорчивый был отправлен в деревеньку искать жилье, а Толич с Юром достали из тубусов спиннинги и решили скоротать время за любимым занятием.
Не успели снарядить снасти, подъехал мужичок на серой лошадке.
— Буди тебе добро сего дне, — проговорил мужичок, хитро поглядывая на Юра, сидевшего посреди кучи пожитков. — Улов на рыбу, — повернулся он к Толичу.
— Привет, — ответили оба.
Лошадка, почувствовав ослабленные удила, опустила голову и, подергивая ноздрями, стала шумно нюхать землю.
— А что, отец, много людей живет в вашей деревне? — с улыбкой глядя на мужичка, спросил Толич.
— Есть люди, а есть и людишки, — многообещающе ответил мужичок и сполз с лошади.
— А рыбка как, ловится? — поддержал разговор Юр.
— Была бы уда, а рыба будет, — опять поговоркой ответил веселый мужичок.
Толич бережно положил спиннинг на пожитки.
— Меня Толич зовут, а тебя?
Мужичок помалкивал и с интересом разглядывал баулы, испещренные иностранными надписями.
— Присаживайся вон на тот мешок, поговорим, — предложил Юр.
— Благодарствую.
И мужик присел на предложенное ему место, вынул из кармана пачку папирос, прикурил.
— Баня здоровит, разговор веселит, так?
— Так, так. Зовут-то как?
— Сидор я.
— А я Юр. В деревне на постой можно встать? Дней на пять-шесть.
— Я смотрю двое вас.
— Трое. Еще один, Масяка, в деревню ушел жилье искать.
— Артель значит. Как говорится, артельный котел гуще кипит.
Сидор сделал глубокую затяжку.
— Вы не русские что ли? Имена у вас какие-то… Юр, Масяка.
— Да русские, русские. Это детские прозвища. Мы с детства дружим. Так, как насчет жилья?
— А у нас всего три двора жилых. В одном я с семейством. В другом дед Пахом с внучкой и Кнышевы еще. У меня изба небольшая, а народу тьма. У Кнышевых, у тех одна заповедь: времена шатки — береги шапки. Не пустят оне. Остается Пахом с Настей. Старая изба у них во дворе пуста стоит. Уехал сын его в город в прошлом годе счастливой жизни искать, изба и освободилась. Времена такие — всякая птица тепла ищет. Молодой он, полтинник только разменял, не знает, что везде хорошо, где нас нет.
Толич тем временем достал из объемной сумки бутылку водки, хлеб, колбасу и банку шпрот.
— Может, за знакомство? Как ты, Сидор, не возражаешь?
— Абросим не просит, а дадут — не бросит, — снимая с головы кепку, пробормотал Сидор.

Эх, и душевные в России начинаются разговоры после третьей стопки!
Масяка вернулся не один. Рядом с ним, ловко управляя подводой, сидела молодуха в белом платочке. Мужики тут же повставали, пригладили чубы ладошками и заулыбались.

Двор, куда заехали рыбаки, напоминал небольшую деревянную крепость из рассказов об освоении Сибири. За высоким бревенчатым забором и тесовыми воротами стояли два срубленных из толстенных бревен дома. Баня, хатон и все прочие дворовые постройки не уступали по прочности жилым избам. Везде было чисто, пахло свежим сеном и дымком.
Молодой женщиной, приехавшей с Масякой, оказалась та самая Настя, о которой говорил Сидор.
— Сюда пожалуйте, — открыла девушка двери дома, который был поменьше. — Печь топить можно, дрова за банькой. К ужину я вас позову.
Через час, войдя в большой дом, где жила Настя со своим дедом, рыбаки увидели хозяина. Он сидел за большим столом, на котором стоял чугунок с вареной картошкой, домашней выпечки хлеб и громадная сковорода с жареной рыбой. Старик был сухощав. Эта его сухощавость, аккуратно причесанные, длинные, совершенно белые волосы и белая холщевая рубаха придавали сходство с былинными ведунами. Стоило вошедшим взглянуть на него и их до того игривое настроение мгновенно улетучилось. Гости в нерешительности остановились в дверях.
— Время вечереть, еда на столе. Садитесь, гости дорогие, — совсем не старческим голосом проговорил старик и жестом обеих рук показал, где следует сесть.
Гости все еще топтались у дверей.
— Али оробели? Не нравный я, проходите.
Уселись на лавки. Юр в самое ухо шепчет Толичу:
— Слышь, Толич, а что он так говорит?
— Тише ты, темнота! Так все раньше говорили.
— А-а!
Масяка тем временем поставил на стол бутылку водки, положил банку гусиного паштета, сервелат, сыр.
— Чем богаты, Пахом… Извините, как вас по батюшке?
— Иванович я. Инно[1] и так величают, но для вас просто дед Пахом.
— А я Масяка, это Толич, а тот рыжий — Юр.
— Так баять будем или есть? Простынет еда вскую[2], — оглядывая гостей, проговорил дед Пахом.
Все уселись. Настя поставила перед каждым по фарфоровой тарелке. Масяка сразу обратил внимание, что тарелки старые. Он перевернул свою и прочитал: «Фабрика Конаково. 1947г.». Дед Пахом положил на свою тарелку две картофелины и кусок жареного хариуса. Масяка взял в руки бутылку, покрутил головой, показывая всем видом, что разливать не во что. Настя вопросительно посмотрела на деда. Тот кивнул, и на столе появились рюмки из граненого стекла — стопки.
— За знакомство, — поднял до краев налитую рюмку Масяка.
Все чокнулись, выпили.
Вот так, за столом началось их знакомство с дедом Пахомом. Рыбаки расспрашивали хозяина о рыбалке и сами рассказывали, где рыбачили и кого ловили. Зашел разговор о налимах, какие они бывают и как их ловить. Дед Пахом больше слушал, а потом вдруг сказал:
— В сорок втором на Волге-матушке пришлось плоты вязать для солдатиков наших. Оных сотнями кажный ден перевозили на правый берег, в Сталинград. Бомбили нас фрицы шибко. Налетят, бомбы побросают, кровь кругом. Прямо беда. Рядом колок[3] был, так его осколками весь срубило. Кругом пустошь одна, схорониться негде. Беда. Еду давали раз в ден. Голодно. Одежа плохонька на нас, прошлогодней ишо выдачи. На ногах опорки, то исть похожи мы были на отребье больше, а не на воинство. Что и было у нас до этого берега в сидорах, все германец разбомбил, так шо и заплату на штаны нашить нечем стало. Но боле всего есть хотелось. Если не бомбют, то токмо о преснеце[4] да ошурках[5] и думашь.
Рядом с берегом бочаг[6] был, и ночью, когда германец не бомбил, мы по пояс в воде плоты вязали. Бывало, слышим, хлюпает хто-то в бочаге. Думали углядеть, хто там, да все зря. Однако ж, голод — не тетка, насобирал я сырые прутья, смастерил большую вершу. Собрали всем миром прикормки, заправили вершу и в воду, как раз в бочаг. Удумали рыбки словить да ушицей душу перед погибелью согреть. Хочь война всю воду с илом перемешала, а рыбка все одно в вершу заплыла. Меляк всякий, ельцы да лещи, а все одно — еда. Три ночи верша рыбку ловила, а мы горячую ушицу хлебали. Вкусней той юшки и не упомню. Но вскорости угодила бомба в бочаг, вершу разнесло, а с ней и дружок мой Степан погиб. Осколок ему в висок попал, и отмучился Степан разом.
Бомбы ишо падают, а я полез в одном исподнем друга сваво Степана из воды вынать. Ухватил одной рукой за ремень, другой за ногу потянул. Вдруг из-под него, промеж моих рук всплыла огромна, страшна образина. Чудище енто смотрит на меня желтыми глазами, как сатана, прости, Господи. Ниже кажного глаза, как рога, усы торчат, по бокам пасти ишо два уса, а ишо три на бороде. Оторопел я. Таких чудищ отродясь не встречал. А оно всплыло ишо больше. Водой его жмет к моему боку. Двоих-то враз, Степана да чудище энто, удержать не могу — вода крутит. Шо, думаю, делать? И отпустил я тогда Степана, друга сваво, плыть в последний путь, а страшилище ухватил за жабры и к берегу. Не по-людски, скажете? Может, и так, но на войне все не по-людски. Голод он сильнее. Потому отпустил я друга сваво, а рыбу отпустить не смог.
Нас тогда от взвода в живых человек шесть осталось. Вот мы гуртом того сома привязали веревками за жабры да на берег и выволокли. Большой сом оказался, пять шагов в длину. Малость полежал на земле и ожил. Видать, бомбой его оглушило, а Степана вот убило. Обухом сома между глаз огрели, токмо тогда и уснул. Фрицы тогда так жали, что нас, саперов, командиры вовсе забыли, и померли бы мы с голодухи, ежели бы не тот сом. Эх, сколь годин прошло, а все мне тот берег снится.
Дед встал из-за стола и, не простившись, ушел на другую половину избы.
Рыбаки сидели притихшие. Из-за перегородки слышался тихий голос: «Помилуй нас, Господи! Помилуй нас, всякаго бо ответа недоумеюще, сию Ти молитву яко Владыце грешнии приносим: помилуй нас. Господи, помилуй нас, на Тя бо уповахом, не прогневайся на ны зело, ниже помяни беззаконий наших, но призри и ныне яко благоутробен, и избави ны от враг наших. Ты бо еси Бог наш, и мы людие Твои, вси дела руку Твоею, и имя Твое призываем. Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородице, надеющиися на Тя да не погибнем, но да избавимся Тобою от бед. Ты бо еси спасение рода христианскаго. Господи, помилуй».
Так закончился первый день знакомства рыбаков с дедом Пахомом.

Толича разбудил чуть слышный звук. Что-то в этом звуке напомнило ему детство. Но что? В следующую минуту, вспомнил: так брякает подойник, поставленный на лавку. Он встал, оделся и пошел во двор умываться. Светало. Рукомойник, прибитый к стене бани, чуть поблескивал старой медью. Ледяная вода жгла лицо.

— Доброе утро, — услышал он за спиной голос Насти.

— Здравствуйте, Настя, — отфыркиваясь, ответил Толич. — Утро-то какое, а? Песня!

— Обыкновенное утро, как все.

— Да нет, совершенно удивительное, просто прекрасное утро. А вы счастливая, потому что здесь живете и каждый день видите такое утро.

— Так переселяйтесь и вы, раз вам здесь нравится.

— Эх, Настя, кабы так легко все было. Хочешь, притчу расскажу?

— А давайте, давно мне сказок никто не рассказывал.

— Так вот. Однажды на земле жили одни мудрецы. И был среди них один мудрец, который делал запасы воды, поскольку знал, что скоро вся вода на планете исчезнет и изменится. В один из дней так и случилось. Реки и колодцы опустели, а потом наполнились, но уже другой водой. Люди пили ее и сходили с ума. Один он пил воду из своих запасов и сохранил свою мудрость. И прозвали его безумцем. Тогда он вылил свою воду и стал пить как все. Потерял мудрость, а безумцы решили, что он ее обрел.

— Да, коротко и ясно, — грустно посмотрела на гостя Настя. — Мне дед велел вас на остров свезти, там рыба лучше ловится.

— А у вас и лодка есть?

— А как же! На реке да без лодки? Вы умывайтесь и приходите завтракать, там и решим все разом.

Поднимать друзей-товарищей долго не пришлось. Стоило только сказать, что есть шанс порыбачить на острове, как все бросились собираться.

— Слышь, Толич, а дед вечером по-настоящему молился? — вполголоса спросил Юр.

— А ты думаешь, что в России только безбожники живут? Нет, Юрочка. Есть и те, кто, как этот Пахом, дух русский берегут. Слышал ты хоть раз здесь матерное слово? Вот так. Потому что грех это. И даже мы здесь не ругаемся.

— Да какой это грех? — возразил Масяка.

— А самый настоящий. Мат-то на Руси появился от басурман разных, таких, как ты, например.

— А почему это я басурманин? Из казаков я, из урюпинских.

— Ну-ну. Ты за что первый тост поднимаешь?

Здесь надо пояснить, что Масяка был владельцем небольшого предприятия, которое занималось уборкой салонов самолетов, в том числе сливала после рейсов содержимое туалетов. Этот бизнес приносил ему весьма не плохие доходы, поэтому в шутку первую рюмку он пил за дерьмо.

— Ну и что? Сам-то ты ангел что ли? Кто с пассажиров семь шкур дерет за билеты? — как всегда спокойно сказал Масяка.

— Хватит вам, с утра завели. Давай завтракать, — вмешался Юр. — А то уже солнце скоро встанет, а мы еще ноги не намочили.



Придя на берег, рыбаки увидели деревянную лодку. Весла с коваными уключинами они принесли с собой, отняв их у Насти, которая несла еще берестяной туесок и брезентовый мешок. Вдоль берега, как и вчера, ехал Сидор на своей лошадке. Рыбаки поприветствовали его жестами.

— Улов на рыбу, — услышали они в ответ. — Далеко ли собрались?

— На остров, — ответила за всех Настя. — Как живешь, Сидор Федорович?

— Житье-житье, вставши да за вытье.

— Что так?

— А вот телка второй день ищу. Ушел окаянный незнамо куда.

Сидор с досады ткнул пятками кобылу, та вздрогнула и, тряхнув головой, тихонько заржала.



У берега было мелко. Раздвигаясь под тяжестью лодки, сталкиваемой Масякой и Толичем, хрустнула галька. Настя хотела сесть на весла, но рыбаки не позволили. Вскоре лодка вышла в основной поток. Юр равномерно взмахивал веслами, Настя сидела на корме и правила лодкой, Толич смотрел на воду, о чем-то думая.

— Вон там попробуйте порыбачить, — показала на довольно большой залив, врезавшийся в крутой берег протоки, Настя.

Прямо перед заливом протоку почти перегораживала галечная коса, отчего в заливе почти не было течения. Там и причалили.

— Рыбачьте, а я пока сети проверю, — отталкивая лодку, крикнула Настя.

Лодка быстро удалялась от берега по направлению к соседнему острову.

— Настя, возьмите меня с собой, — крикнул Юр.

В ответ Настя помахала рукой.

Юр присел на валун и закурил. Сизые струйки дыма, отторгаемые природой как нечто чуждое, мгновенно таяли в наполненном свежими лесными запахами воздухе. У его лица назойливо летала мошка, лезла в уши, нос. «Какая чистая река, — думал Юр. — Да и откуда здесь взяться грязи». Берега реки были завалены серыми глыбами камней, между которых даже песка не было видно. Может, только весной, после ледохода, она ненадолго наливалась мутью, которую несли таежные притоки, собирая в тайге валежник и прошлогодние листья.

Первая блесна упала в воду, и тут же последовала жадная поклевка. Толич подсек, и удилище спиннинга мгновенно изогнулось. Мелкая его тряска подсказывала рыбаку, что попалась небольшая рыба. Через минуту на гальку упала щука. Масяке тоже попалась щука. И началось. Через десяток пустых проводок следовали парные поклевки, и очередная пара щук оказывалась на берегу.

— Откуда тут столько щуки? — удивился Толич. — Вода холодная, река быстрая. Дно и берега каменные. Почти горная река, а клюют одни щуки. Масяка, пошли поближе к основному руслу, где течение быстрое.

Юр тем временем ушел вниз по протоке искать, где глубже.

Ухватив за один конец кукан, Масяка побрел по колено в воде за Толичем. Плоские, обмытые водой камни были подернуты пленкой старого ила, и нужно было идти очень осторожно, чтобы не поскользнуться.

У переката, несмотря на частую перемену приманок, рыба не клевала. К полудню солнышко обсушило берега. Подул ветерок. Тайга зашумела гуще, тревожнее. Рыбаки опять переместились ближе к заливу, и тут Масяка метрах в пятидесяти увидел какую-то большую рыбу. Осторожно подойдя к тому месту, он, сильно размахнувшись, бросил металлическую приманку. Та блеснула на солнце и скрылась под водой. Удар последовал неожиданно, затрещал фрикцион. Согнувшееся в дугу удилище разгибаться явно не собиралось.

— Фрикционом работай и постоянно крути катушку, — советовал Толич. — Леска толстая, выдержит. Крути-крути, не давай слабины.

Еще какое-то время рыба мощно тянула в сторону залива, но вскоре стала уступать, и из воды показалась мощная, плоская спина рыбины.

— Щука, — разочаровано выдохнул Масяка.

— Зато какая красавица! — подбодрил его Толич.

Щука на самом деле была хороша. Значительно больше метра в длину, толстая, тяжелая. Она так устала, что даже не шевелилась, когда из ее челюсти вынимали крючок.

Вернулась Настя. Улов ее был более разнообразен: два налима, с десяток изумрудного цвета окуней, украшенных двойными темными полосами, и несколько крупных сигов. Решили возвращаться. Договорились на следующий день отправиться за перевал, где на быстром притоке обитало много хариуса и ленка.

До темноты оставалось часа три.

— Настя, давай мы тебе поможем по хозяйству, — предложил Юр. — Дрова там порубим или еще что.

— А вилы в руках держать умеете? Или только спиннинги?

— Обижаешь, — улыбнулся Масяка. — Мы только прикидываемся городскими, а на самом деле деревенщина.

— Ну, хорошо, — Настя показала на два стога сена. — Это нужно переложить в сенник, вот под эту крышу. Сможете?

— В легкую! А где инструмент?

Поддевая вилами и таща над головой сено, мужики вспоминали, как их каждое лето отправляли заготавливать сено для подшефного колхоза. Сена заготавливали много, но колхозники почему-то вывозили на фермы не все. И стояли никому не нужные, почерневшие стога по два-три года под открытым небом.

Сено — не трава. Колючими иголками оно летит за шиворот и в рукава, жалят потное тело. С непривычки у приятелей ныли руки, но, несмотря на боль, эта настоящая работа доставляла им радость.



Вечером, войдя в избу, рыбаки уже не робели, как в первый вечер, но и не балагурили, как обычно. Дед Пахом, сидя во главе стола, поздоровался с гостями и пригласил сесть. Все чинно сели за стол. Масяка даже перекрестился.

На двух фарфоровых блюдах лежали десятка три румяных расстегаев, которые неизвестно когда успела напечь Настя. Перед каждым стояла миска с горячей юшкой и лежала деревянная ложка. Изрядно проголодавшиеся гости долго уговаривать себя не заставили и после короткого тоста в полном молчании, отхлебывая из мисок горячую юшку, наслаждались нежной, тоненькой корочкой пирогов с начинкой из трех видов рыбы, картошки и лука. Вскоре от ужина остались только крошки.

— Как рыбалили? — дождавшись, когда гости наелись, спросил дед Пахом.

— Да помаленьку. Больше пока приглядывались да осваивались, — ответил Толич.

— Одна щука попадалась, уважаемый Пахом Иванович, а рыбы не было.

— А что щука не рыба? — строго поглядел на Масяку дед.

— Рыба, конечно. Но такую рыбу и у города наловить можно. Мы тайменя хотели или ленков. На худой конец...

Толич пнул под столом Масяку, и тот тут же замолчал.

— Эт ты, мил человек, не прав, — покачал головой дед Пахом. — Вот случилось мне в пятьдесят втором, в июне, однако, как раз перед рождением сынишки, отряд геологов вести через болота наши и урманы, аж до самых гор. А туда почитай полторы сотни верст по звериным тропам. У геологов пять лошадок было с поклажей, оттого туда прошли без помех, в обход топей и осыпей. Рассчитался со мной начальник их, фамилия у него была Камышев, и отпустил домой. Решил я обратно напрямки идти, Маруся-то вот-вот родить должна была. После войны-то я остронлив[7] был, а тут спешу, значит, все кривуны срезаю, шагаю без разбору, то вброд через речушку, то через болото незнакомое. Шел первый день с рассвета до заката. Ночью у костерка перекусил и до рассвета немного соснул. Да какой там сон, ежели все мысли об Марусе. Чуть светать стало, я и пошел опять. Как раз случилось передо мной большое болото. Раньше я по нему не хаживал, а тут решил перейти. Думаю, не должна топь еще оттаять, начало июня только. Ну и пошел. Половину прошел ходко, вышел на остров весь сосняком заросший, пересек его. Остановился на краю, думаю, как сподручнее дальше идти. Вижу, впереди еще один островок, а от моего берега огромная сосна лежит на воде, верхушкой чуть не до островка достает. Старая сосна, сухая. Свалило ее ураганом, видать. Взял ружьишко в одну руку, сидор в другую, взгромоздился на эту сосну и пошел по стволу. Сначала с опаской ступал, даже покачался, пытая ее на прочность, а потом пошел смело, хоть и держаться было не за что. Ствол-то гладкий, почти без веток. А над болотом туман; все мокрое, скользкое. Скользнула подошва-то сапога на отставшей коре. Упал в болото, ногу сильно поранил о сук. Ружье сразу выронил, а сидор держу крепко. Беда, говорят, одна не ходит. Болото в этом месте оказалось топкое. Чую, затягивает. Дотянулся до сучка, что в болоте лежал, подтянул его, чтоб хоть за него держаться. А сидор намок, вниз тянет. Ну и бросил его. Кое-как подтянулся к сосне, за ветку единственную ухватился, но и она отломилась. Пришлось двумя ветками, что в руках остались, и выкарабкиваться. Вылез без сил, отдышался. Карманы ощупал, а там пусто: ни спичек, не припасу. Рубаху изорвал, рану на ноге перевязал, взял кляч[8] и пошел опять в болото. На третий день нога совсем разболелась, лихоманка бьет, а к Марусе ишо идти и идти. С голодухи мутит, травой одной да корешками разве наешься. Ни ягод ишо, ни грибов. Даже гнезд нет. К полудню вышел на речку. Углядел в ей щуку. А как взять? Вспомнил про гвоздь в кармане. Вынул его и давай об камень точить. А сам кумекаю, как щуку буду ловить. Сделал крючок из гвоздя, распустил куртку брезентовую. Крепкие нитки оказались, но малость короткие. Ну да сплел их, потом к ветке и думаю, где наживку взять. Сижу по сторонам смотрю. Тут, слышь ты, скрип от кряжа[9]. Гусеницы-короеды копошатся. Кору ножом отковырял, цап их на крючок. Пошел к щуке, а ее уж и след простыл. Ну, думаю, зря столько сил потратил, лучше бы шел. А сам иду тихонько. И не зря. Увидел ее всеж-таки. Закинул крючок с короедами ей прямо перед носом. Ну, кто от такой наживки откажется! Вытащил. Веса в ней фунта два, не больше. Половину съел сразу, а вторую половину на другой ден. Так что щука, мил человек, рыба нужная, потому как водится везде и поймать можно на любую прилуку.



Ранним утром Настя вывела гостей на горную тропу, нырявшую с крохотной полянки в черную стену тайги. Дальше рыбаки должны были идти сами, никуда с этой тропы не сворачивая. Через три часа перед взмокшими от постоянного подъема в гору рыбаками неожиданно открылась потрясающей красоты панорама. Они стояли на вершине хребта, а перед ними, на сколько доставал взгляд, зеленела тайга. Еще через полчаса рыбаки очутились на краю невысокого утеса, под которым река образовала тихий плес, начинавшийся и заканчивавшийся порогами. С горушек по распадкам стекали маленькие ручьи и впадали в реку. Оба берега были высокими и скалистыми, а пойма изобиловала галечными косами, заваленными сухими стволами деревьев, принесенными буйным весенним паводком. Небосвод уже давно светился ярким холодным светом.

— Ну, вот и дошли.

Масяка, не снимая рюкзака, блаженно растянулся на галечном берегу.

— Да, глубина на плесе приличная. Не зря нас Настя именно сюда отправила. Как думаешь, Толич, таймень здесь есть? — Юр уже доставал из чехла спиннинг.

— Есть-то есть, только попробуй поймай.

Вода вокруг бурлила, шипела и перекатывалась по камням, затем, вырвавшись на плес, становилась гладкой, как стекло, и спокойно текла до следующего переката. Масяка первым забросил блесну, и та уже неслась вдоль кромки берега где-то в прозрачной глубине. Неожиданно возле самого берега возник бурун. Масяка даже не успел сделать подсечку, а блесна уже выскочила на камни. Так происходило еще не раз, пока рыбаки не приноровились к местным условиям.

В холодной, чистой и богатой кормом реке рыбы было много. У вращавшейся крупной блесны Толича в искрящейся, изумрудной воде двигались сразу пять теней. Рыбины не подплывали к блесне ближе, чем на полметра, и, завершив эскорт, медленно разворачивались. Рыбака одолевали полчища насекомых. Отмахиваясь от туч надоедливой мошки, он поменял блесну и, отойдя к верхнему перекату, снова забросил на струю. Спиннинг тут же два раза дернулся в руке. Так брал только хариус. Толич подсек и через несколько мгновений вытащил серебристое чудо природы.

— С почином! — закричал увидевший это Масяка.

Юр бросил блесну немного выше переката, между валунов, за которыми так любит прятаться рыба. И не зря. Вскоре он тоже поймал довольно приличного хариуса, не меньше килограмма весом. Облов плеса ниже по течению оказался весьма успешным. На прижиме основной струи и спокойной воды отлично клевало. Но не за хариусом пришли в такую даль рыбаки. Посовещавшись, они решили поэкспериментировать с блеснами. Масяка и Толич привязали колеблющиеся белую и желтую блесны, отошли от переката ближе к середине плеса и начали облавливать глубокие ямы. Первая поклевка случилась на медную блесну, упавшую в воду под самым берегом. Масяка, чуть откинувшись назад, стал неторопливо вываживать крупную рыбу. Толич даже залюбовался его видом, хваткой и приемами — никаких лишних движений, все четко и рационально. Прямо перед берегом, сделав сальто в радуге брызг, выпрыгнул ленок и с шумом плюхнулся обратно в родную стихию. Готовый к такому трюку свободолюбивой рыбины Масяка одним движением успел натянуть леску и не дал ей освободиться от крючка. Ленки в этой реке, как позже убедились рыбаки, были крупными и обладали бойцовским характером.

День кончился очень быстро. Чем темнее становился небосвод, тем больше на нем появлялось звезд. После хорошей рыбалки, собравшись возле костра, они обсудили прошедший день, поговорили еще о чем-то и теперь сидели каждый занятый своими мыслями. Глядя в звездное небо, Толич вдруг прочел несколько строк из «Фауста»:



Я этот свет достаточно постиг.

Глупец, кто сочинит потусторонний,

Уверует, что там его двойник,

И пустится за призраком в погоню.

Стой на своих ногах, будь даровит.

Брось вечность утверждать за облаками!

Нам здешний мир так много говорит!



— Ты это о чем? — встрепенулся Масяка.

— О Боге, брат Масяка, о Боге.

— А Бога нет, — тут же ответил Масяка.

— Может быть, и нет. Только попробуй это доказать.

— А что доказывать. Поумнее нас доказали…

— И кто это такие умные?

— Ну, например, Ницше. Он сказал «Бога нет».

— Да, уж. Вот так просто, нет и все. А как тебе поговорка «В окопах не бывает атеистов»?

— Это от страха.

— Так все в этом мире от страха и еще от любви. И Бога человечество придумало одолеваемое страхами.

— Какими, например?

— Да любыми. Которые угрожают стремлению человека к счастью. Точнее, это страх неизбежной смерти, например. Ты же не станешь говорить, что не боишься смерти?

— А я об этом не думаю.

— Врешь. Ты просто выстроил психологическую защиту от этого страха. Успокаиваешь себя тем, что и после смерти есть еще что-то. А значит, веришь. На самом деле страх смерти преследует всех мыслящих людей. Ну, а так как надежной защиты от страхов у человека нет, то он придумывает абсолютного защитника в виде Бога. Я где-то читал, что Бог — это стремление к счастью, плюс страхи, плюс абсолютная защита от страхов.

— Что-то мудро очень.

— Проще говоря, это как бы три составные части Бога в человеческой душе. Основа Бога — стремление к счастью. Предпосылка Бога — смертельная угроза стремлению к счастью. Абсолютная защита от страхов — образ Абсолютного существа, которое якобы может защитить человека от любой угрозы.

— О! Сам же и говоришь «якобы». Значит, сам не веришь.

— Ну, это смотря во что. На основе религиозных учений — не верю, потому что все пророки были просто людьми, своевременно и талантливо, с учетом национальных, географических, климатических, социальных и прочих реалий предложивших формы тех или иных религий. А существовавшие тогда элиты тех или иных народов утвердили эти религии. В результате мы имеем христианство и ислам.

— Вот я и говорю — Бога нет. Бог нужен несчастным, неграмотным и грубым. А успешный человек в этом особенно не нуждается.

— В общем, верно. Зато вера в Бога позволяет быть счастливым в несчастье. Как тебе это?

— Но мы-то вполне счастливы, значит, Он нам не нужен.

— Ну, ты скорый на выводы. А как же насчет того, что за природой есть Абсолютное существо, которое Творит?

— Да, это все теории.

— Согласен. Тогда на сон грядущий послушай такую притчу. Как-то раз одному человеку приснился сон, будто он идет песчаным берегом, а рядом с ним — Господь. На небе мелькали картины из его жизни, и после каждой он замечал на песке две цепочки следов: одну от его ног, другую от ног Господа. Когда перед ним промелькнула последняя картина из его жизни, он оглянулся на следы и увидел, что часто вдоль его жизненного пути тянулась лишь одна цепочка следов. Заметил он также, что это были самые тяжелые и несчастные времена в его жизни.

Масяка отмахнулся — ерунда. Толич не стал дольше спорить, лег на куртку, расстеленную на толстом слое лапника, и укрылся с головой плащом.

— Анекдот рассказать? — подал голос молчавший до этого Юр.

И, не дожидаясь ответа, продолжил:

— Спорят две рыбки в аквариуме. Одна другой: «Вот ты все: Бога нет! Бога нет! А кто же тогда воду в аквариуме меняет?!».



Ночью кто-то трещал ветками на противоположном берегу, вспугивая иногда спящих птиц.



К утру похолодало. Хлопья холодного белого тумана медленно выползали из распадков и росли, пока, наконец, не наполнили всю долину. Поеживаясь, рыбаки разбрелись по всему плесу. То тут, то там слышались гулкие всплески от падавших в воду блесен. Толич пошел к самому, на его взгляд, перспективному месту, где основная струя начинала сваливаться в перекат. Стараясь попасть так, чтобы блесну не вынесло на перекат, он сделал уже несколько забросов, когда услышал в тумане радостный возглас Масяки. Толич хотел спросить, чему тот так радовался, но в это мгновение почувствовал сильный рывок и тревожный треск фрикциона. Неужели таймень? Сердце его радостно и тревожно забилось. Первый будет в этом году.
Рыбина настойчиво тянула вверх по течению. Толич, не ослабляя лески, пошел по галечному берегу вслед за рыбиной. Таймень (а это был он) никак себя не обозначал, он то тянул к противоположному берегу, то будто замирал в глубине плеса. Решив, что рыбина достаточно устала, Толич медленно начал подводить ее к берегу. Масяка и Юр давно уже находились рядом и готовы были помочь. Наконец, таймень показал сначала красный хвост, потом спинной плавник и попытался освободиться от крючка с помощью замысловатого кульбита, вспенивая вокруг себя воду. Но опытный рыбак не давал рыбине даже малейшего шанса на спасение, все быстрее подтягивая ослабевшую рыбину к берегу. Как только таймень коснулся брюхом дна, Юр ловко подхватил его за жабры и вытащил на берег.
— Килограммов восемь, — оценил вес рыбины Юр.
— Красавец, — погладил Масяка шершавый, цвета старого, не чищеного серебра бок рыбины.
— Не зря мошку кормили, а? — сказал Толич, вынимая крючок из крепкой губы тайменя.
— Пойду-ка я еще там покидаю, — Юр поднял с камней спиннинг и пошел к перекату.
— А я покурю, — уселся на камень Масяка. — Рыбы у нас уже килограммов двадцать. Я вон лимбу вытащил, не меньше трех кэгэ потянет. Так что можно завязывать, а то не дотащим.
Резон в этом предложении был. Идти после почти бессонной ночи с набитыми рюкзаками по тайге, кишащей гнусом, не самый легкий труд. Но решить, заканчивать рыбалку или нет, не позволил победный возглас Юра. Все повторилось почти точно так же, как с первым тайменем. Этот тоже потянул сначала вверх по течению, а потом в глубину плеса. Теперь Толич, засучив рукава, помог вытащить тайменя Юра на берег.
— Килограммов на пять, — сделал вывод Толич.
— Они всегда парами ходят, — сказал Масяка. — Мы их обоих и взяли. Больше тут таких крупных не будет, плес-то небольшой.
На этом рыбалку решили закончить. Все поймали по трофею, охотка была сбита.

Путь от реки до дома деда Пахома занял больше пяти часов. Рыбаки, отдав Насте свой улов, готовы были упасть там же, где стояли. Но Настя объявила:
— Баня натоплена. Марш все париться, а после на ужин. Дед о вас уже с полудня спрашивал. Соскучился.
Нет удовольствия больше, чем попариться в русской бане. Запах дерева, горячий пар, мурашки по телу после шайки ледяной воды... Вот где русская душа по-настоящему отдыхает после трудной дороги.
Зайдя в баню, усталые, едва передвигавшие ноги рыбаки, выпарившись и вымывшись, вышли из нее бодрыми и веселыми.
На этот раз дед Пахом встретил гостей стоя возле стола. Поздоровался со всеми за руку. Когда все расселись за столом, Масяка откупорил бутылку «Столичной» и торжественно разлил по граненым стопкам прозрачный напиток.
— С легким паром! — подняв стопку, просто сказал дед Пахом.
От этого простого пожелания всем стало приятно и радостно. Гости ели и рассказали, как рыбачили, как шли по тайге, что видели. Дед Пахом иногда спрашивал или уточнял детали. Когда тема была исчерпана, Толич спросил:
— Пахом Иванович, а вы войну где закончили?
— В Вене, в Австрии, значит.
— А награды у вас есть? — спросил Масяка.
— Есть, конечно.
— А посмотреть можно?
Дед Пахом нахмурился.
— Деда, можно я покажу? Просят люди, — Настя почти умоляюще посмотрела на деда.
— Просим Пахом Иванович, уважьте, — улыбнулся Толич.
Дед Пахом обвел всех взглядом и кивнул Насте.
На черном пиджаке тускло поблескивали медали «За отвагу», «За боевые заслуги», «За взятие Вены», «20 лет победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и «30 лет победы».
— Ну, за такой иконостас грех не выпить, — радостно воскликнул Масяка.
— Да, уж, — покачал головой Толич, — красота!
Выпили.
— Пахом Иванович, а за что вас медалью «За отвагу» наградили? — спросил Толич.
Дед Пахом усмехнулся:
— А не поверите, если расскажу.
— Поверим, поверим. Расскажите.
Дед пригладил усы и заговорил:
— Дело было летом, кажись, в конце июля сорок первого под Гомелем. Наш стрелковый полк тогда в двадцать первой армии генерала Кузнецова воевал. Почти все солдатики необстрелянные, с эшелонов и сразу в наступление. Ну, а я уже в боях бывал, потому мне и еще нескольким выдали вместо трехлинейки автоматы, ППШ назывались. Автоматы эти капризные, когда надо не стреляют, окаянные. А время такое — то германцы наступают, то мы. А у германцев в сорок первом солдаты все как на подбор дюже здоровые были, нахальные. Вот пошли они на нас в атаку. Поначалу, конечно, из минометов и пушек постреляли как следует, а там и сами пошли. Это в кино показывают германцев трусливыми, а так было, что шли они на нас в полный рост. Может, пьяные были, а может, не боялись. Идут, значит, автоматы в пузо, стреляют по всему, что высунется. Как совсем близко подходить стали, ротный: «В атаку! За Родину! За Сталина! Вперед!». Кто с понятием, сам встал и полез через бруствер, а кого комиссар пинками и наганом выгнал. Тут передо мной здоровенный фриц оказался. Рукава на кителе закатаны, морда не бритая, автомат на шее болтается, и каски нет. Я в него стрелять, а ППШ заело. Схватил он меня да как хряпнет о землю, аж искры из глаз. Приложил он меня правым боком. А я автомат из рук не выпускаю. Фриц штык вытащил и ужо ко мне подбирается. Ну, думаю, смертушка моя пришла, прости Господи. Думать-то думаю, а руки сами по себе живут. Направил ствол фрицу в пузо и ну стрелять. Десяток пуль в него всадил. Это, видать, когда фриц меня к земле приложил, автомат тряхнуло, и он опять стрелять начал. А после боя комиссар с ротным и представили меня к награде. Оказывается, комиссар видел, как я того фрица завалил. Вот так бывает.
Выпили за эту медаль.
— А как же вы в саперы-то попали? — спросил Юр.
— В начале сентября меня ранило. Мой полк отступил, а я лежать остался. Санитаров не хватало. Ночью меня нашла селянка одна, Клавой звали. Лечила, как могла, кормила и прятала от фрицев. Как поправился маненько, ушел. В общем, фронт перешел чуть жив, но оружие и документы сохранил. Оттого меня недолго проверяли, потом уж и в госпиталь определили. После госпиталя, как бывшего в окружении и раненого, отправили в саперную роту. Слава Богу, не в штрафбат и не в лагерь.
— А потом? Так до конца войны в саперах? — спросил Масяка.
— Да нет. В феврале сорок третьего опять меня тяжело ранило, а после госпиталя в стрелковый полк отправили. Так и воевал до конца войны: то в окопах, то в госпиталях. Меня три раза ишо ранило, и три раза все в свою часть возвращался. Ну, а в самом конце, в апреле, как Вену освободили, наша часть так и осталась там стоят, другие-то на Прагу пошли. Нашим Вторым Украинским тогда Малиновский командовал, он потом министром обороны даже стал.
— Пахом Иванович, а Вена-то вам понравилась? — спросил Юр.
— Вена, как Вена. Наши места красивее. Ну, вы тут сидите, а я пойду почивать, однако.
Дед ушел.
— Вот смотрите, мужики, Иваныч всю войну прошел. Пять раз ранило, а всего две боевые медали. Где справедливость? Что же тогда нужно было совершить, чтобы, скажем, орден Красной Звезды получить? — возмущался Масяка.
— В штабе надо было сидеть, тогда бы и ордена были, — ответил Юр.
— И все же, счастливую жизнь прожил дед, — сказал Толич. — Красивую.

Уезжая, Масяка и Толич подарили деду Пахому и Насте подарки на память: швейцарский раскладной нож и рыбацкий жилет. Но больше всего дед радовался сотне патронов для карабина, подаренных ему Юром.



[1] Инно — иногда.

[2] Вскую — напрасно, попусту.

[3] Колок — рощица.

[4] Преснец — пресный хлеб.

[5] Ошурки — вытопки сала.

[6] Бочаг — омут.

[7] Остронлив — осторожен.

[8] Кляч — короткий шест, распорок.

[9] Кряж — колода, короткое бревно.

 

[Старый якут]

Мужики

Сначала была боль, резкая, колючая, живая. Звук пришел на мгновение позже тоже резкий, острый ничем не приглушенный, звук который нацелен в одну точку вместе с пулей. Боль из бедра волной прокатилась до макушки и вернулась туда, где расплывалось по одежде бурое пятно.
- Черт – зажимая рану рукой, прошептал человек только что упавший в снег, по которому дорожкой бежал звериный след.
Он Семен Половинкин искал сейчас глазами того, кто послал в него смертельный кусок свинца и не находил, хотя глаз у него был остер и приметлив – не один год в тайге. Лес просматривался хорошо, толстых, способных укрыть за собой стрелка деревьев вокруг не было, не было ни выворотней ни сугробов, лес стоял прозрачный и немой. Что-то сопоставив мозг сам направил взгляд в направлении откуда мог грянуть этот предательский выстрел и пробежав по едва заметным приметам, как то сбитый снег с кустика, крошки и кусочки пыжа уперся в черную точку дула одноствольного ружья закрепленного на стволе лиственницы. Обратно взгляд скользил по тонкой капроновой нити белой как снег, лежащей теперь на блестящем снегу.
- Самострел – удивленно прошептал Семен. – Здесь….Откуда?
Он все еще прижимал ладонь к ране не меняя неудобной позы. Поняв, что врага рядом нет, потянул на себя ногу и, тут же боль снова покатилась к затылку. Он не застонал, он еще раз попробовал совладать с ногой, которая не желала подчиняться его воле.
«Если перебита кость, я не доползу» - мелькнуло в голове, и почему-то вспомнился сохатый, добытый им года три назад. Вспомнилась его перебитая пулей нога, не давшая рогачу уйти от охотника. Хоть и не гнался никто за Семеном, но уходить и ему нужно, как тому сохатому. Уходить не от чего-то там абстрактного, а от самой смерти которая уже бродит где-то рядом, решает поглядывая на него, заморозить ли медленно или забрать жизнь с последней каплей крови просачивающейся сейчас между пальцами.
- Ну, уж хрен тебе – прошептал Семен. – И похуже бывало….
Бывало ли? Наверное, нет. Тонул, конечно, так кто, живя на реке и рыбача с детских лет, не тонул. На вертолете падал, когда однажды их с тайги вывозили, но тогда рядом люди были, помогли. Сколько раз с диким зверем нос к носу встречался, но тогда он был здоров и сам искал этих встреч. А здесь он один, один, раненый, на двадцати пяти градусном холоде, за семь километров от дома.
- Ничего – опять прошептал он. – На войне люди и не с такими ранами выползали.
И тут же подумал: «Только кто это видел».
Судя по всему, пуля ударила под небольшим углом, чуть сзади, задев вероятно сустав и разорвав мышцы. Выходного отверстия не было, значит сидит где-то в бедре. Кровь текла непрерывно, но не ручьем, значит, артерия не задета. Точно не задета, вздохнул Семен с облегчением, потому, что артерия с внутренней стороны бедра. Еще ему подумалось, совсем не кстати, что если бы пуля прошла навылет, то могла задеть еще один жизненно важный для мужика орган. Нужно было перетянуть рану, но бинта у него с собой, конечно же, не было. Майка и рубашка, это все, что он мог себе позволить. Еще два ремня, с брюк и с ружья.
Превозмогая боль, снял лыжи и перекинув на них свое тело быстро переоделся. Посчитав, что воротник фланелевой, клетчатой рубашки самая чистая часть его одежды, отпорол его и вывернул наизнанку. Не думая, почему он это делает, стал ломать сигареты, высыпая табак в воротник. Их в пачке оказалось двенадцать штук. Вынув из пачки фольгированую с одной стороны бумагу и сняв с нее целлофан, сунул пачку в карман. Распорол штанины и кальсоны над раной. Рана не казалась большой и не была круглая, как он думал пока ее не увидел. А увидев разрезал вороник пополам ссыпал табак в одну из половинок и приложил к ране. Сверху наложил фольгированную бумагу, потом расправленный целлофан с табачной пачки. Запахнув распоротое белье и штаны, начал заматывать рану нарезанными из одежды полосами материи. Рана оказалась на неудобном месте и «бинтов» для ее качественной перевязки требовалось куда как больше, чем у него было. Повязка съезжала вниз по ноге. Притянул повязку ремнями, брючным по бедру, ружейным, через талию. Все равно при шевелении повязка норовила съехать. Ружейный пришлось снять. Тогда он вынул все патроны из патронташа, несколько штук сунул в карман, бросил в снег остальные и затянул его на бедрах, сверху зафиксировав оружейным ремнем. Закончив «лечиться» Семен решил попытаться встать опершись на ружье, и это ему удалось, хоть и со стоном. Встал вопрос, как идти, на лыжах или нет? Даже не попытавшись попробовать, понял, что без. Если встать на лыжу, то не возможно будет опираться на ружье, которое провалиться в снег, а широкая охотничья лыжа нет. Тащить на раненой ноге вторую лыжу не могло быть и речи. Бросить ружье, а вместо него вырезать себе костыль, он тоже не решился, памятуя о волчьих следах недалеко от поселка.
Каждый шаг приносил боль, да и шагами его перетаскивание тела по снегу с помощью одной ноги и ружья было назвать трудно. Скорее каждые тридцать-сорок сантиметров за одно человеческое усилие. Семен попытался сосчитать, сколько до его спасения нужно сделать таких шагов, получилось, примерно двадцать одна тысяча, а «прошел» он только сто двадцать. Внутри шевельнулось что-то не приятное, тяжелое и холодное. Что бы не дать этому чувству одолеть себя, он стал думать о самостреле, пытаясь вычислить того, кто бы его мог насторожить. Перебрав в памяти всех поселковых, Семен пришел к выводу, что никто из них не способен на такое, да и лишнего ружья вряд ли у кого найдется.
- Точно – вслух произнес он. – Геологи!
Геологическая партия на самом деле стояла всего в двух километрах отсюда на берегу озера все нынешнее лето и ушли они уже с первыми белыми мухами. Был среди них народец разный, особенно среди сезонных рабочих. За четыре месяца их соседства не раз в поселке, не знавшем замков на дверях, пропадали куры, продукты, а однажды и поросенок. Случалась раз и драка между поселковой молодежью и экспедиционными, из-за чего Семен не знал, но факт такой был. Не знал Семен и того, что в августе у Егора Клюева пропала из сеней старенькая одностволка шестнадцатого калибра, но о пропаже Егор никому не сказал и в милицию не заявил будучи уверенный, что взял ружье его тринадцати летний сын Андрюшка. Андрюшка все отрицал даже когда Егор его как следует выпорол, из чего последний сделал вывод, что ружье Андрюшка скорее всего утопил и сознаться отцу поостерегся что бы не получить еще и за утерю имущества.
Повязка кровь не остановила. Бурое пятно медленно но росло. По мере того, как росло пятно на одежде, таяли силы Семена.

Валентина ойкнула и отступила от треснувшего зеркала, которое протирала.
- Спаси и сохрани нас господи – прошептала она, со страхом глядя на трещину, прорезавшую загадочное стекло - источник неосознанной тревоги и страха. Часы-ходики на деревянной стене зашипели и начали отбивать время. Валентина оглянулась, стрелки показывали два часа по полудню.
«Семен» – только и подумала она. Почему именно Семен, есть еще двое сыновей, один сейчас на свидание убежал, другой в школе, а в голове только Семен. Почему, она не знала, но чувствовала, что-то случилось именно с ним. Двадцать лет прожили они вместе, практически не расставаясь. Даже в отпуск врозь не ездили, а ездили-то всего два раза, раз в Пятигорск, да раз в Сочи. Самые долгие разлуки были, когда Семен в тайгу уходил, но к этому душа привыкает, это жизнь. Трижды она одна из дома уезжала – в роддом, что в райцентре. Двоих вот ребят подняли, а дочурка и до года не дожила, после похорон кровиночки своей увидела Валентина первые седые волосы на висках мужа, а уж потом они с каждым годом все прибавлялись и прибавлялись. Нынче ему всего-то сорок два стукнуло, а седой уже весь.
Зашипело на плите. Кинулась Валентина крышку с кастрюли снимать да чуть не упала, налетев на табурет. Ничего глаза не видят все мысли там с Семеном – случилось что-то.
Через полтора часа послышались на крыльце шаги. «Андрей» - безошибочно определила она. Широкоплечий с длинными тяжелыми чуть согнутыми в локтях руками этот молодой человек все же не создавал впечатление человека грубой физической силы, его тонкое продолговатое лицо чуть скуластое с высоким лбом и энергичным подбородком освещали большие серо-голубые веселые глаза еще не мужа, а юноши. Весной Андрей, не прошедший по конкурсу в институт должен будет уйти служить в армию, а пока он работал электриком на электростанции, где среднее образование и знание закона Ома, сразу позволяло получить соответствующий разряд.
- Есть хочу мама, аж сил нету. – заявил он, едва переступив порог, но будучи человеком внимательным и чутким, взглянув на мать спросил сдвинув брови. – Что случилось.
Она стоявшая у печи и сжимающая в руках поднятых к груди полотенце всхлипнула и тихо сказала:
- Зеркало треснуло, с отцом что-то…..
- Да что ты ма! Что может с ним случиться?
- Чувствую я…
- Брось ты во всякие приметы верить – ласково сказал сын. – Все это глупости. В космос каждый день люди летают, всю землю и океаны исследовали и никаких чудес не нашли. А зеркало это просто стекло с одной стороны окрашенное и всего-то.
- Душа у меня Андрейка не на месте, может, пойдешь, встретишь отца?
- Да запросто. Щас поем и пойду – согласился Андрей.
- Вот и хорошо… - наливая в керамическую миску дымящейся борщ обрадовалась мать.
- А куда он пошел, сказал?
- Сказал, на Балыктах.
- Так далеко, зачем?
- Лес присмотреть, пометить, какой рубить. Дом он решил ставить к твоему приходу из армии.
- А зачем мне дом, мне и с вами хорошо.
- А женишься?
- Да когда это будет….
- Скоро сынок, скоро. Ты сейчас откуда? То-то.
- Ладно, мало ли кто, куда по молодости смотрит, только что-то я не помню, чтоб кого-то из парней девчонки из армии дожидались. Ты лучше вспомни, что отец еще говорил, может, еще куда собирался?
- Нет только на Балыктах.
- Значит, к деляне нужно идти – отхлебывая борщ, рассуждал Андрей. – Пойду по лыжному его следу и точно встретимся, потому, что он нас туда водил всегда по одной и той же тропе, вдоль Хатарганки до Лысой горы и дальше вправо по распадку, аж до самого озера. Он во сколько ушел?
- В восемь.
- Значит уже назад давно идет – подытожил Андрей.
Минут через тридцать после этого разговора, прихватив фонарь и ружье, он вышел на лыжный след отца.

На эту старую деляну, нарушая выстрелами или стуком топора угрюмое безлюдье, беспокойный человек приходит редко. Люди с большим удовольствием охотятся вдоль реки, где и селятся потом. А сюда человек приходил только когда ударял мороз и дороги, вернее просеки таежные, становились крепкими до такой степени, что бы скрипя металлическими рессорами, мог сюда проехать самый вездеходный автомобиль ЗИЛ-157.
Семен знал, это лучше других потому и не ждал случайной помощи. На очередном «шаге» закружилась голова, и он повалился на здоровый бок. Такое состояние он испытал впервые в жизни и понял, что дело хуже, чем он думал. Попытался встать, но голова снова закружилась, и он осел в снег.
- Тогда поползем – прошептал он, выкинул вперед левую руку, уперся на нее и подтянул тело, отталкиваясь здоровой ногой. – Нормально… так даже лучше.
Через несколько метров снег набился в рукав и в варежку. Ему и так уже давно стало казаться, что похолодало, а теперь его холод пронизывал насквозь. Семен решил ползти как-то быстрее, чтоб согреется, но это не помогло. Все чаще приходила мысль разжечь костер и согреется, а может и дождаться у огня, когда его найдут. Но он отгонял эту мысль, понимая, что искать его едва ли начнут, по крайней мере, до глубокой ночи. Все давно привыкли к тому, что он мог бродить в тайге не один день. Прополз он еще метров двести, когда почувствовал, что правая нога вовсе замерзла и перестала что-либо чувствовать. Собрав все силу и волю Семен ухватившись за деревце встал на ногу, и опираясь на ружье, сделал несколько шагов. Боль уже не чувствовалась так остро как раньше и можно было не обращать на нее внимание, а идти. И в какой-то момент он уже поверил, что научился идти, как вдруг в ушах начал нарастать какой-то шипящий звук постепенно переходящий в звон, в глазах сначала появились маленькие летающий искорки, потом все потемнело.
Когда он открыл глаза, с серого зимнего неба пропархивали снежинки, и тихий пока северо-восточный ветер катил по снегу сухой листок. Куда не глянешь - везде пустынно ровно, бело. Слабый ветерок шуршал между красными стволами старых сосен. Сдержанная угроза угрюмо слышалась в этом ровном глухом шелесте, и мертвой тоской веяло от дикого безлюдья.
- Очнулся? – спросил он сам себя и заметил, что света в лесу стало меньше. Темнота его не пугала, он был сыном, хозяином этой земли, видел здесь все, тонул и чудом остался живым, так что ему боятся какую-то там ночь. Не впервой.
Оглядевшись, понял, что и в забытье он полз или шел, но находился он сейчас в стороне от тропы, хотя направление и не потерял.
- Нужно идти – прошептал он, перевалился на здоровый бок и пополз.
Сознание теперь покидало его часто. Метров сто – сто пятьдесят и он проваливался в черноту с разноцветными кругами и какой-то космической музыкой. Придя в себя, полз не обращая внимание ни на боль, ни на холод, только уговаривая в себе самом кого-то не терять быстро сознания.
Недолог день в зимней тайге. Чуть-чуть выглянет солнце над верхушками деревьев, пробежит, быстренько над ними поливая страну холодными лучами – и снова спешит спрятаться в какой-то далекой жаркой стране. И этот день подходил к концу, к концу подходили и силы Семена. Очнувшись в очередной раз, он понял, что потерял ружье и тут же услышал звук, напоминающий волчий вой.
«Костер» - подумал, а может, и сказал он, окоченевшей рукой нащупывая в кармане спички. Коробок был на месте. Семену показалось, что он улыбнулся.
Поискав вокруг глазами, заметил трехрогую развилку талины, а рядом характерный длинный снежный сугроб, под которым наверняка лежит поваленное дерево. Подполз, разгреб снег и убедился, что оказался прав. Обломал сколько смог сухих веток, достал из кармана пачку от сигарет и сложил на развилке талины костерок. Это когда человек здоровый он рассуждает что правильно, что нет. Сейчас он делал все так, как запомнило его тело за многие-многие дни, что он провел в этой тайге. И костер на талине это не следствие его полу бредового состояния, а чтобы огонь не тонул в снегу. Когда сучки разгорелись, снял ножом со ствола кору и подложил в костерок. Туда же подбросил и сырых веток срезанных прямо с куста. Занимается такое сырье не враз но тепла от него больше. Правда, поправлять надо костер и сушняка подбрасывать. Ну, да если спать некогда и нельзя, беды в этом особой нет.
Пока вовсе не стемнело, Семен еще раз огляделся, как будто надеясь увидеть что-то особенное, но все было как прежде - на километры ни дымка, ни зимовья, ни человеческого следа. Он закрыл глаза, а когда открыл сквозь кроны все еще проникал может быть последний в его жизни тусклый свет уходящего дня, бледно освещающий бесприютную одетую печальным снегом крохотную полянку и человека рядом со стволом поваленного дерева. Костерок догорал. Семен вынул из кармана два патрона разрезал острым охотничьим ножом гильзу и высыпал порох в одну из рукавиц толстой домашней вязки. Брошенная на угли рукавица некоторое время дымила, потом зашипела и ярко вспыхнула. Собрав вокруг ствола последние ветки и даже шишки, человек бросил их в огонь, решив при этом, что как только огонь погаснет, поползет дальше. Сонливое состояние стало овладевать Семеном. Приятная теплота разливалась по всему телу. «Теплеет», - мелькнуло в его затуманенном сознании. Тихая дрема туманила голову. Что-то смутное давно забытое то всплывало неясными обрывками в круговороте воспоминаний, то снова затухало и тонуло в картинках прожитой жизни: беленая печь, жена в синем крепдешиновом платьице, серая собака…… На мгновение он как бы очнулся. Старался и не мог усильями век разлепить глаза: точно они слиплись. Как свет, как вспышка молнии перед ночной бурей мелькнуло что-то знакомое, то ли облик, то ли голос. Но в воздухе висела мертвая тишина и прежнее оцепенение овладело им. Ему уже не хотелось открыть отяжелевшие веки. Опять дрема отуманила отяжелевшую голову и несвязные думы, точно легкие тени в лунную ночь бежали куда-то смутной вереницей.
Что-то все же заставило Семена открыть глаза: вверху сквозь тонкий пар мороза холодно блестела Большая Медведица. Ему стало страшно.
Вдруг он отчетливо услышал крик. Неимоверным усилием воли, сбросив тягучую дрему, он приподнялся на локте, прислушался. Но вокруг только ветер шелестел. Ночь темная, глухая спустилась на притихшую тайгу. Холодная непроницаемая мгла ползла со всех сторон и все гуще и гуще заволакивала пустынную тайгу.
- Отеееец – донеслось из этой холодной мглы. – Отеееец!
Грохнул выстрел.
Семен вздрогнул и попытался крикнуть, но получился чуть слышный стон. В костре тлело несколько угольков. Он из последних сил, не гнущимися, и казалось скрипящими руками достал из кармана два патрона, острием ножа проделал отверстия в гильзах и бросил их на угли. Семен не думал, что его может убить, ему было важно, чтобы его нашли сейчас, до того, как его обгрызут волки.

Андрей бежавший по следу отца и давно понявший по «письму» на снегу все, что произошло, снова поднял вверх ствол и почти нажал на спусковой крючок, когда впереди, совсем недалеко, раздался глухой хлопок.
Он тащил на себе обмякшего, но живого отца то плача, то смеясь. Тусклый свет висящего на руке фонаря почти погас, когда впереди он увидел такой же мечущийся по деревьям луч.
- Андрееей! – Неслось из-за распадка. – А-эй- эй-эй.
Но Андрей не мог кричать, силы оставались только на то, чтобы переставлять ноги под мысленную тупо стучащую в голове команду: «раз-два, раз-два, раз-два». А когда подбежавший к нему младший брат попытался подхватить отца, он прохрипел:
- Беги ….. врача….. срочно врача, беги Васька, я сам…..

 

[Старый якут]

Схватка

Схватка

Август.
За лето окрепли утиные выводки, созрели и налились овощи в огородах, скошены и убраны травы на лугах. День стал короче. Скоро, совсем скоро начнется осень. Сухо, тепло, тихо. Мягко и сладко, нежно и остро пахнет березовыми листьями, деревенским дымком и бензином, поздними лесными цветами и выветренным сеном.
На чистом небе полная луна только встала над лесом.
Поблескивает темное стекло в маленьком оконце баньки, возле которой, обнявшись, стоят черноволосая девушка с раскосыми глазами и коренастый юноша. Девушка, молча и нежно трется маленьким носиком о гладкую щеку юноши, тот шепчет:
— Настя, спасибо тебе за подарок. Такой дорогой и красивой вещи у меня никогда не было. Ты моя луноликая красавица. Пойдем завтра в клуб на танцы?
Степану (так звали юношу) накануне исполнилось шестнадцать лет, и Настя, его первая любовь, подарила ему синий, стеклопластиковый спиннинг, купленный в городе, куда она недавно летала на рейсовом самолете Ан-2. Спиннинг ей помог выбрать брат Семен, который после окончания университета жил в городе. Почему в подарок был выбран именно спиннинг, а, например, не транзистор, осталось неизвестным.
— Наська! А ну иди домой, — послышался голос из соседнего двора.
— Пойду я, Степа, папка ругаться будет, — прошептала девушка. — Завтра увидимся?
— Я тебя завтра тут ждать буду, как всегда, — еще крепче прижал к себе девушку Степан.
— Все, все, пошла я…
От черного зубчатого ельника пахнуло острым запахом хвои. Начало августовской ночи было торжественно и прекрасно, все вокруг жило как в сказке: кусты и деревья, темные задворки и
глубокий овраг. Колдовской свет луны наполнял ночь тайнами, ворожил, тревожил воображение влюбленного юноши.
Дома Степан собрал спиннинг. На старенькую катушку намотал новенькую леску, извлек из обувной коробки невиданную в этих краях спиннинговую приманку — воблер. Эту диковинную приманку подарил юноше геолог Виктор, которому Степан помогал во время летних каникул, подрабатывая в геодезической партии, проводившей изыскание для большого водовода.
Приготовив снасть к предстоящей рыбалке, он лег и мгновенно заснул.
Проснулся Степан еще затемно. Наскоро умылся, выпил стакан молока и, жуя на ходу пресную лепешку, направился к реке, где, привязанная цепью к ржавой бороне, качалась на воде маленькая деревянная лодка.
На востоке нежно заалела узенькая кромка неба. Все предметы на берегу блестели сыростью — над рекой расстилался утренний туман. Он еще не был густым и высоким, а только начинал лохматыми полупрозрачными кусками выползать из тихих заводей и стариц.
Первые дневные птицы пробовали силу своих голосов, пытаясь перекричать одна другую. Молча, без криков пролетели две чайки. На мелководье мальки дробью рассыпали по воде крохотные всплески. Не замечая ничего, методично работая веслом, Степан плыл к ближайшему плесу и думал о Настеньке. Да-да, именно о Настеньке, а не о красотах природы и не о том, где и кого он будет ловить.

В это же самое время в прозрачной воде медленно плыл огромный таймень. Рыбина была uолодна, но при этом очень осторожна. У тайменя вчера тоже был день рождения, ему исполнилось ровно пятьдесят лет с того момента, как он покинул оболочку икринки в таежной речке Мундуручу. Много всяких приключений случалось с ним за долгую жизнь, но он выжил,
потому что мог отличать металлические блесна от настоящей рыбы, а тонкие стебли водорослей — от нитей сетей. На теле тайменя давно заросли рубцы от острых зубов щуки, с которой он «познакомился» в трехлетнем возрасте, заплыв весной на заливной луг. Сгнили и остатки сети, из которой он чудом вырвался десять лет назад, мигрируя по реке Алдан. Много раз со скрежетом пытались вонзиться в его тело острейшие крючки самоловов, но всегда его спасала серебристая броня чешуи. Вот и сегодня он уже дважды встречал на своем пути расставленные человеком сети и только что проплыл мимо перемета, на крючках которого качало течением мертвых ельцов и гольянов.

Лодка была узкая и шаткая, стоять в ней было неудобно. Степан с трудом нашел положение, при котором можно было забросить воблер на небольшое расстояние. Первые забросы дались с трудом. Леска путалась, приманка не хотела лететь дальше пятнадцати метров. С трудом освоив технику заброса, Степан долго не мог понять, как нужно проводить приманку в толще воды. Изрядно намучившись и почти отчаявшись, в какой-то момент он все же почувствовал вибрацию «работающего» воблера. Постепенно все стало получаться. Прошел час. Небо порозовело. Туман, так и не набрав силы, клочьями плыл над рекой, отливающей, точно нефть, темными струями с хлопьями желтоватой пены. Течением лодку отнесло к тальникам, где при очередном забросе в сторону берега юноша почувствовал резкую поклевку. Через десяток секунд возле его ног, на дне лодки, изгибалась первая пойманная им на спиннинг рыба. Это была щука. «Сардон, конечно, не самая лучшая рыба, — подумал Степан. — Но, как любил говорить Виктор, лиха беда начало».

Таймень плыл вниз по течению с таким расчетом, чтобы осенью, перед шугой, оказаться в Алдане. До этого момента он должен съесть много рыбы и мышей, белок и утят, чтобы во тьме подледной жизни, в зимовальной яме, ему хватило запаса жира до следующей весны. Сегодня он еще не встретил ничего интересного и уже хотел было заплыть за огромный валун в засаду, когда почувствовал метрах в тридцати от себя странное движение. Огромной рыбине хватило нескольких взмахов мощного хвоста, чтобы преодолеть расстояние в двадцать метров. Но
«звук» исчез. Таймень решил, что опоздал, и медленно развернулся в направлении валуна. В следующую секунду он услышал сначала всплеск, потом тот самый «звук». Это приближалось к
нему. Таймень замер и через мгновенье увидел в прозрачной воде странное быстродвижущееся существо. Никогда прежде он не видел ничего похожего. Это не могло быть блесной, но и на рыбу это не походило. Что-то непонятным образом против воли заставило тайменя молниеносным рывком оказаться в считанных сантиметрах от разноцветно мелькающего, вибрирующего существа. Еще миг… и существо влетело в открытую пасть рыбины.

Степан, отплыв на самую средину плеса, снова встал на ноги и взмахнул спиннингом. Приманка быстро углубилась в толщу воды и тут же оказалась возле лодки. Он забросил второй раз. Воблер нырнул в воду, заиграл и за что-то зацепился. Катушку невозможно было провернуть даже на один оборот. Он уже успел пожалеть о красивой деревянной рыбке, которую едва ли еще удастся достать, как вдруг на том конце лески кто-то сильный резко потянул в сторону берега. Степан растерялся. Пальцы, соскочившие с маленькой рукоятки катушки, уже не могли удержать стремительно разматывающуюся леску. Неожиданно катушка сама остановилась, леска провисла до самой воды.
Юноша бросил спиннинг на дно лодки, схватил правой рукой толстую леску и начал судорожно наматывать ее на левую руку. «Вот теперь не уйдет», — подумал Степан и тут же ощутил ры-
вок, от которого чуть не упал в воду. Можно ли упрекать юношу в отсутствии здравого смысла в
его действиях? Конечно, нет, потому что этот здравый смысл складывается на основе практического повседневного опыта человека, соединенного с вниманием к реальным фактам. Ни
того, ни другого у Степана на этот момент не было. Через секунду леска снова провисла. «Все, сорвалась», — не чувствуя больше сопротивления, наматывая леску виток за витком на руку, думал юноша.

Когда острая боль пронзила мозг, таймень понял, что не разгадал очередную человеческую хитрость. Теперь не он охотник, а тот, кто находится на том конце нити. Сначала опытный таймень замер, обдумывая, как ему поступить, потом потихоньку потянул к берегу, проверяя, насколько крепка человеческая снасть. Он знал, что силен. Знал, что нить, на которую человек привязывает свои приманки, можно оборвать, если как можно сильнее, а главное, резче дернуть ее. Таймень замер, спустя пару секунд резко и мощно рванул в том же направлении. Нить оказалась крепкая, и он понял, что так просто не освободится. Тогда он развернулся и медленно поплыл навстречу своему врагу.
Через прозрачную воду таймень отчетливо разглядел человека, стоящего в лодке и наматывающего нить себе на руку. До лодки оставалось метров пять, и таймень, собрав всю свою силу, метнул свое тридцатикилограммовое тело под лодку.

Степан оторвал взгляд от воды, и в этот момент первый луч солнца, вырвавшись из-за леса, заставил его зажмуриться. Если бы не этот луч солнца, юноша, может быть, и увидел в прозрачной воде огромную рыбину, стремительно проносящуюся под лодкой. Но он не увидел. Рывок был такой силы, что упавшего в воду Степана протащило под лодкой. Вынырнув, он попытался сбросить с руки намотанную леску, но она цеплялась то за пуговку, накрепко пришитую к рукаву телогрейки, то еще за что-то. Сильная рыбина опять потянула его под воду. Степан вспомнил про нож. Он ощупывал пояс и не находил на привычном месте своего ножа, случайно оставленного дома.
Случай! Как много происходит по милости того, чего бы могло и не быть. А время шло, нужен был глоток воздуха. Юноша сделал отчаянную попытку ослабить натянутую как струна леску. Он почти поверил, что сейчас окажется на поверхности, как вдруг почувствовал резкий рывок за ногу. Взглянув вниз, юноша понял, что голенище кирзового сапога зацепилось за торчащий скользкий топляк, крепко накрепко замытый в дно.

Таймень почувствовал, что не может свободно двигаться, и потянул к валуну. Из последних сил преодолевая сопротивление человека, барахтающегося на другом конце нити, рыбина заплыла за валун, обогнула его и поплыла навстречу своей судьбе. Еще несколько метров и натяжение нити стало непреодолимым.

Рыбак и рыба оказались рядом. Взгляды их встретились, но ненадолго.

Проснувшись, Настя долго не могла понять, что ее тревожит. «Сон», — вдруг встрепенулась она и пошла к своей старой бабушке. Бабка ее могла растолковать любой сон, потому что сохраняла еще в памяти старинные народные предания.
— Бабуля, — приклонив голову на грудь любимой бабушке, заговорила Настя, — мне приснился сон, будто идет Степка ко мне по берегу, и вдруг на берег прямо по воздуху выплывает тень рыбы и останавливается между нами. А потом как будто мелькнул огонь, и сразу исчезли и тень рыбы, и Степка.
Бабушка погладила Настю по головке и сказала:
— Плохой сон, однако, ты видела внучка. В облике рыб и огня из нижнего мира приходят абаасы, очень плохие духи. Не нужно твоему Степке сегодня ходить к реке, не нужно.
Вечером Настя пришла в условленное место, но Степана там не оказалось. Тогда она пошла к нему домой и узнала, что он еще не вернулся с рыбалки. Весь вечер ей почему-то хотелось
плакать, а ночью опять приснился страшный сон. Проснувшись, Настя уже знала, что больше никогда не увидит своего Степана.

Юношу нашли к вечеру следующего дня по всплывшему мертвому тайменю. Оба, юноша и таймень, связанные одной толстой леской, зацепившейся за валун, так и остались рядом.
Спиннинг — подарок Насти, тоже лежал рядом, удерживаемый той же крепкой леской.


P.S. Вот так осваивали спининги в начале 70-х годов прошлого столетия в глубинке......

 

[WAN917]

Re: Июль

Как бы это не было печально, но ни один Ваш рассказ не задел ни одну струнку в душе моей, а, судя по полному отсутствию ответов на Ваши старания литературные, струнка эта ни у кого из читателей так и не бренькнула.... Резюме? Ваше.

 

[WAN917]

Re: Ох уж эти налимы

Якут, ну сборник твой , мягко говоря, НИКАКОЙ! Ну чо ты тут крутишься? Спонсоров при таком "таланте" вряд ли найдешь. До Некрасова, Толстова и Пришвина тебе никогда не дойти - слог не тотЮ, да и сюжеты не те. Успокойся. Сказал, что думаю - частное мнение.

 

[Старый якут]

Re: Июль

Резюме? Да пожалуйста.
1.Души у всех разные. Смотри здесь http://www.huntingsib.ru/stories/view/30069/
2. Пишу я (выйдя на пенсию) естественно для души, и естественно своей, а не вашей.
3. За долго до вашего критического замечания я написал администратору сайта просьбу подключить мне функцию редактирования своих сообщений (можите проверить). Просил для того, чтобы самому убрать с сайта все мои рассказы. Теперь прошу АДМИНИСТРАТОРА прямым текстом - пожалуйста уберите с данного сайта не интересные мои рассказы.
4. Мне не нужно признание писателя, потому, что я не писатель, а рыбак рассказывающий, таким вот образом о том, что приключилось со мной когда-то и где-то.
5. Разместил свои рассказы здесь только потому, что прочел на данном сайте следующее: "Не гасите в себе творческую искру. Ведь очень много интересного случается с вами или вашими приятелями, происходит вокруг пока вы рыбу ловите или отдыхаете от этого".
Ну, а вашу функцию "огнетушителя" можите считать выполненной, моя "творческая искраы" здесь больше не мелькнет.

 

[Старый якут]

Re: Ох уж эти налимы

А ТЫ что определяешь кому и где "крутиться"? Я у тебя, эстета из Южного Тушина, с тонко организованой душой, денег просил? Где ты увидел, что я спонсоров ищу? Не суди по себе. Я сибиряк, а сибирики не стоят у паперти с протянутой рукой.
А может я что-то перепутал, может здесь не сайт рыбаков, а сайт для одаренных литераторов? С какого перепуга мне вдруг какой-то ... на дверь указывает?

 

[skolfild]

Re: Ох уж эти налимы

А ТЫ что определяешь кому и где "крутиться"? Я у тебя, эстета из Южного Тушина, с тонко организованой душой, денег просил? Где ты увидел, что я спонсоров ищу? Не суди по себе. Я сибиряк, а сибирики не стоят у паперти с протянутой рукой.
А может я что-то перепутал, может здесь не сайт рыбаков, а сайт для одаренных литераторов? С какого перепуга мне вдруг какой-то ... на дверь указывает?

Забей на него ..., история классная!

 

[Крючок]

Re: Июль

нормальные и интересные рассказы. зачем такие оценки то давать???
Старый Якут, критика бывает разная. зачем так реагировать на сообщение всего одного человека?

 

[barsuk]

Re: Июль

.
Ну, а вашу функцию "огнетушителя" можите считать выполненной, моя "творческая искраы" здесь больше не мелькнет.

Вот это неправильно.Если бы все реагировали,как Вы,мы не увидели бы многих шедевров,и не только литературных.
А пристрастия у всех разные,в этом ничего удивительного нет.Просто критикам всё же не помешало бы чувство такта.Тем более замечание было непредметным,и может говорить лишь о предпочтении несколько иного формата изложения.
Зы.Я,например,не люблю Хэмингуэя.Кроме шуток,читая его, не испытываю никаких эмоций,кроме скуки.Но Эрнесту я не успел сказать об этом.

 

[WAN917]

Re: Июль

Резюме? Да пожалуйста.
Ну, а вашу функцию "огнетушителя" можите считать выполненной, моя "творческая искраы" здесь больше не мелькнет.

Ну и чо? Я высказал своё частное мнение, кое может сильно отличаться от других... "Творческую искру" гасить не надо, просто НАДО искрить так, чтобы это было интересно для ВСЕХ, а не для "искрителя"

 

[Старый якут]

Пес

Случилось это в сентябре, когда лес уже скидывал разноцветный наряд, становясь прозрачным и грустным. После двухчасовой ходьбы Петрович и Вася достигли, наконец, цели – небольшой речушки изобилующей хариусом. Километры отделяющих их от деревни совершенно стерли следы цивилизации, в воздухе ощущался тонкий аромат осеннего леса и чистой воды. Слышался писк какой-то птахи, шелест слабого ветерка в ветвях деревьев и тихое журчание реки.
Рыба клевала не очень активно, приходилось то переходить с одного места на другое, то менять приманки и постоянно внимательно следить за узким поплавком.
В какой-то момент, краем глаза, заметил Петрович мелькнувшую в зарослях тальника тень зверя. Что-то не позволило опытному таежнику сразу определить, кто же промелькнул справа от него. Волк? Росомаха?
«Вроде волк, - подумал он - только вот морда какая-то длинная».
Клюнуло. Петрович потянул на себя удилище и тут же услышал, с той стороны, куда проскользнул зверь, глухой удар чего-то об дерево.
- Вась, это ты стучишь – громко спросил Петрович. Ответа не последовало.
Сняв с крючка хариуса, Петрович присел на корточки, сосредоточился на насаживании червячка, как вдруг прямо перед ним в прибрежных кустах снова мелькнуло странное животное. Он четко разглядел, что оно лохмато, ростом не выше крупной собаки, но вот голова и морда ни на что ранее виденное им не походили. И уж совсем странным показалось то, что от того места, где мелькнул странный зверь, слышались какие-то глухие удары, как будто животное это ударяло чем-то о деревья.
Петрович встал, огляделся, прислушался. Вокруг опять стояла тишина. Он раньше много охотился, а охотник как никто другой понимает язык тишины. Зимой и летом, на открытой поляне и в молчаливой таежной чаще тишина различна. По-разному говорит она в ясную погоду и в туман, глубокой ночью и на рассвете, в сосновом бору и в березовой роще. Тишина всегда различна, у нее всегда свой ясный язык. Вот и эта тишина говорила ему: «Есть рядом кто-то, есть. И этот кто-то ведет себя странно».
- Василий – громко закричал он. – А-у-у-у!
- Э ге-гй – раздалось справа.
- Иди сюда! Ко мне иди!
Ответа не последовало.
Петрович огляделся, поплевал на червячка, забросил. Поплавок подхватило обратным течением и понесло к серому округлому валуну.
Вскоре справа от него затрещало. Петрович смотрел теперь не на поплавок, а на прибрежные кусты тальника, верхушки которых время от времени вздрагивали.
Не увидев, скорее, почувствовав новую поклевку, машинально подсек и потащил рыбину из воды. Хариус блеснул матовым гибким телом и через мгновение оказался в крепкой руке человека.
- Клюет? – Услышал он рядом.
- По немного.
- А у меня дядь Вань уже одиннадцать штук – похлопывая по белой полиэтиленовой канистре приспособленной для переноски рыбы, улыбаясь, сказал Вася и тут же оглянулся на звук послышавшейся из кустов.
- Ты-с-с-с - приложил к губам палец Петрович.
Во взгляде у Василия застыл вопрос, но Петрович еще раз приложил палец к губам.
Следом за шорохом из кустов высунулась что-то круглое и черное без ушей и глаз, но на лохматых, рыжеватых ногах. Чудище остановилось, похоже, прислушиваясь к окружающему миру. Оно покачивалось на нетвердых ногах, как пьяное. Постояло так немного и побежало прямо на рыбаков.
- М-м-м-м – промычал Вася, показывая на невиданное существо.
Зверь качнулся и изменил направление осторожного бега.
- Собака! – воскликнул Петрович.
Да, это была собака, только вместо головы у нее было закопченное, черное ведро. Пес, вероятно, услышал человеческий голос, остановился.
- На-на-на. – Позвал Петрович.
Пес стоял на месте, чуть покачиваясь.
- Ну, иди сюда, бедолага!
Собака, похоже, не слышала или не могла понять, откуда раздается голос, и поэтому стояла на месте.
Петрович положил удочку и пошел к ней.
Может шуршание гальки под ногами, может какой-то другой, неведомый людям сигнал уловил необычный пес, он стал повизгивать, а потом тихонько двинулся навстречу человеку. Пес остановился только тогда, когда уткнулся головой-ведром в ноги Петровича. От прикосновения его руки к жесткой шерсти на спине он вздрогнул, но не отскочил. Пес скулил и мелко вздрагивал, пока Петрович пытался понять, как собака умудрилась засунуть голову в ведро и так смять его с четырех сторон, что снять его с головы без посторонней помощи у пса шанса не было.
- Вот выродок! – вдруг сказал Петрович, оборачиваясь к Васе который стоял уже рядом. – Похоже, ведро-то ему надел человек, а уж потом смял с четырех сторон, что бы пес снять его не смог.
- Зачем? – Тихо спросил Василий.
- Может, избавиться хотел, может просто садист….
Первая попытка просунуть пальцы между кровоточащими ранами на шее и железом не удалась, пес визжал, но не пытался вырваться, вероятно, понимая, что никто кроме человека ему помочь не сможет.
- У тебя есть что-нибудь, чтоб металл разрезать – спросил Петрович.
- Не….. Только пассатижи.
- Давай их.
Осторожно, сантиметр за сантиметром отгибал Петрович крепкое железо.
- Загнивать уже стало, – ворчал он, – встретил бы эту сволочь ему бы на голову ведро напялил.
Ухватились за кромку ведра вдвоем, потянули друг не друга. Пес заскулил.
- Ясно бока оттягиваем, снизу и сверху сжимает ему шею и душит. Давай с четырех сторон попробуем.
Пальцы, измазанные кровью скользили по металлу.
- Еще чуть-чуть…. Ну!
И железо поддалось, разогнулось.
Петрович потянул осторожно, но пес почувствовав слабину выдернул голову из ведра и, не взглянув на спасителей пошатываясь побрел к воде.
Пил он долго.
- Интересно сколько дней он с этим проходил? – спросил Василий.
- Много – разглядывая ведро, ответил Петрович. – Паразиты уже в ранах заводиться начали. Смотри, как пьет и не может напиться.
Наконец пес оторвался от воды и с опущенной головой направился к людям.
- Жрать хочет – догадался Василий.
- Много не давай.
- А у меня много и нет.
Не жуя, пес проглотил два кусочка хлеба с маслом и смотрел теперь на своих спасителей голодными глазами, из которых по носу текли настоящие слезы.
- Все, – сказал Петрович, – пошли рыбачить…. Теперь не помрет.
Весь день пес не на шаг не отставал от своих спасителей то и дело заглядывая им в глаза, но когда те подошли к деревне он громко гавкнул и как будто учуяв что-то родное убежал в темноту наступающей ночи.
- Дом учуял – сказал Василий.
- Да. Только может статься, что сам хозяин с ним так поступил. Как думаешь?
- Может.
- А он глупый опять туда бежит…
- Так дом у него там.
- Дом там Вася, где ждут, а ждут ли его там?

---------- Сообщение добавлено в 13:55 ---------- Предыдущее сообщение размещено в 13:53 ----------

Южно Тушенскому эстету, с тонко организованной душой, четать не рекомендуется.....

 

[WAN917]

Re: Мужики

Даже странно несколько: почему никто не отвечает, не комментирует, спасибо не говорит? Читатели, а-у-у-у...