Любителям севера. Рассказ. Оз. Воже.
Пусть простит меня автор за размещение его рассказа без спроса.
Церковь летописного города (озеро Воже, п. Чаронда)
День первый
Сперва шли по компасу. Казалось, мы не плывем,
казалось, мы стоим на резиновой лодке почти на
месте, выгребаясь против ветра. Никак ближний
берег не хотел отдаляться, по причине иного
видения расстояний на море и большом озере в
сравнении с малыми реками и озерами.
У нас есть ориентир — церковь на западном
берегу, и это хорошо, просто замечательно. О
церкви, которую видно в ясную погоду с
восточного берега на много километров вниз и
вверх от устья реки, об этой церкви, построенной
в XIX веке, писали авторы туристических и
паломнических описаний, о ней же, как об
ориентире-маяке, говорил рыбак в устье реки.
Зная все это, я и не думал придумывать
оригинальный способ пересечения озера, хранящего
в иле сотни судов. На самом дне ила покоились
старинные русские ладьи и долбенки, чуть повыше
— баркасы, еще выше — шлюпки, моторные и
резиновые лодки. В полном соответствии с
историческим развитием русской земли.
Конечно, храм возвышался над западным берегом не
на пустом месте. Место это называлось Чарондой,
бывшим когда-то деревней, поселком, городом,
снова поселком и деревней. Основана Чаронда, как
утверждают историки, в век нашествия монголов на
Русь, свой расцвет переживала при царях Иоанне
Васильевиче Грозном, его сыне царе Феодоре,
царях послесмутного времени, а со времени Петра
Великого город стал постепенно приходить в
упадок. Виной тому послужили строительство новых
сухопутных дорог и рытье судоходных каналов, по
которым товары с севера было вывозить и удобнее,
и дешевле. Стало быть, пока соль, пушнина,
железо и рыба сплавлялись через Онегу, Свидь и
озеро Воже, а дальше реками и волоком в
Кубенское озеро, Чаронда была так же необходима,
как и Каргополь, как и Спасский Вожеезерский
монастырь, как и множество малых и больших
поселений на пути из Новгорода и Кириллова в
Белое море.
Жители Чаронды промышляли рыбной ловлей, охотой,
земля чарондская родила овощи и зерно.
Занимались они и лоцманским делом, и ладьи
чинили, и давали приют путешествующим купцам,
военным отрядам, государевым служилым людям,
служителям Церкви Божией. А поскольку озеро
Воже, как и Кубенское, славилось бурями, жители
Чаронды и Спасского монастыря помогали
потерпевшим бедствие отогреться, укрепить силы,
в молитве и добром слове найти утешение. А
многие-многие суденышки так и остались лежать на
дне, уходя в ил с течением времени все глубже и
глубже…
На ближнем восточном берегу по обе стороны от
устья еще можно было рассмотреть отдельные
рыбацкие избушки, деревья и лодки, когда прямо
по курсу компаса, приблизительно на 280
градусов, над темной полосой берега всплыл
треугольничек, он-то и должен быть
церковью-ориентиром. Так и есть, еще каких-то…
сколько-то взмахов весла, сверка по компасу и
карте, и силуэт храма стал явственно
различаться. Компас можно отложить, дальше
ориентировались просто на церковь.
Неожиданная мысль поразила меня. Это ж мы почти
на середине того самого озера! Но я не дал
предательской мысли укрепиться в моем сердце,
все внимание отдавая церкви, веслу, лодке. А,
еще острову, другому ориентиру, от него
следовало брать немного влево.
— Давай сразу на остров плыть? — вдруг предложил
товарищ.
— Нет, — говорю, и снова налегаю на весло.
Ну как объяснить новичку, что на большом озере
расстояния видятся иначе, что до церкви уже
каких-то шесть-семь километров, тогда как до
острова — десять-двенадцать, что идем мы со
скоростью один-полтора километра в час, наконец,
что под слоем воды и ила погребены десятки и
сотни судов. А буря, это такая штука, которая
может собраться за несколько минут. И начинаю с
опаской поглядывать в сторону юго-западного
берега, над которым зависла туча. Странная туча,
висит себе на одном месте, никуда не летит, а
под ней вдали, у самой оконечности южного берега
косые линии воздуха указывают дождь.
Хорошо мандраж переживать с веслом в руке,
испугаться не успеешь, а закончится опасный
переход, с удивлением вспомнишь предательские
мысли. Когда проходоли середину, весло
переломилось надвое, обломанная лопасть мигом
набрала воды и пошла на дно.
— Давай нырну за ним, пока не отплыли?! —
предложил товарищ.
Но и это пришлось отклонить, нам дорога каждая
минута, а за утонувшей лопастью можно нырять
слишком долго, тем паче, что глубина здесь, на
середине, должна быть в пределах двух с
половиной — четырех метров. Хотел сказать
товарищу, что очень благодарен за
самоотверженность, но боюсь потратить даже
минуту впустую. И лодку надо бы постоянно
держать носом к волне, она, волна, хоть и
невысокая, но рассказы об этом озере уж слишком
красноречивы.
С середины мы гребли попеременно и красоты
рассматривали во время отдыха. На юге весь берег
не просматривался, западный и восточный видны
были хорошо, северный берег прикрывал остров
Спас. А особенно любовались церковью. Если
считать, что по компасу шли около часа, а в
целом переход занял шесть часов, то остальные
пять часов мы плыли и плыли к церкви! Почти
против ветра, дувшего с севера, со стороны
острова.
В описаниях маршрута от поселка Вожега по реке
Вожеге, озеру Воже, реке Свиди и дальше вниз до
Каргополя именно этому участку, — а не порогам
на Свиди и Вижеге, — уделялось наибольшее
внимание. От устья Вожеги нужно плыть на
западный берег, ориентируясь на церковь, затем,
под прикрытием западного берега, ведь ветры тут
обычно западные, — выйти на северо-западную
оконечность озера, а там рукой подать до истока
Свиди. Получается немного вкруговую, зато
наверняка безопаснее, и если на западном берегу
встречаются не заросшие камышом участки, то весь
восточный сплошь зарос тростником-камышом.
Туча все стоит на месте, и мне это очень не
нравится. Лучше бы рассосалась, что ли, или
улетела куда-нибудь, только не в нашу сторону.
Пожалуй, пока мы проходили середину озера, она
стала тучнее и гуще. Облачная дымка прикрывает
солнце и к берегу подходим в полумраке
приближающейся грозы. На западе появляется такая
же густая свинцовая туча, и, пока мы по
мелководью проводим лодку на берег, она идет в
сторону озера, значит, прямо на нас, и
сближается с тучей юго-западной. Той самой
тучей, что вот уже два или три часа стоит на
месте.
Две тучи соединяются, и дымка скоро превращается
в черное небо, где-то блестят молнии, и на нас
обрушивается дождь. Правда, не сильный, ливнем
его нельзя назвать, да и грозой тоже. Будто в
кино, мы наблюдаем за грозой, обрушившейся на
восточный берег.
Тучи соединились не сразу, до этого мы успели
выволочь лодку на берег, накрыть ее тентом,
успели пройтись по опустевшей деревеньке, этому
летописному старинному городу, от которого
осталось несколько изб. Мы надеялись найти
магазин, но ближайшая отсюда торговая точка
находится в десятках километров, а здесь, как мы
узнали впоследствии, живет один постоянный
житель, еще несколько наезжают иногда из города.
Успели и церковь бегло осмотреть, да что там
смотреть?! Внутри на апсиде наискось идет
трещина. У заколоченных западных дверей стоит
скелет металлической конструкции непонятного
назначения, вокруг разбросаны металлические
детали. Росписи потускнели, но некоторые все же
можно рассмотреть.
А самое интересное и самое печальное, это вид
снаружи, экстерьер. Колонны повисли на верхних
кронштейнах, нижняя часть колонн обвалилась, та
часть, которая по идее должна держать верхнюю
часть, и эдак зависли все колонны. Нет, чтобы
идти снизу вверх и подпирать свод, ведь сейчас
предназначение колонн не украшение храма, они
угрожают когда-нибудь в непогоду обрушиться вниз
всей своей массой. А над колоннами
фантасмагорично ростут деревья, пустившие свои
корни в толщу полутораметровых боковых стен.
На наших глазах колонны не стали падать,
наверное, непогода по здешним меркам не была
непогодой. Дождь прошел, и мы стали устраиваться
на ночлег, чтобы завтра в последний раз
осмотреть ставшую нам родной Чарондскую церковь
и плыть на остров Спас, на котором спасались
мореплаватели древности и нашего времени. На тот
самый остров, на котором ученик преподобного
Кирилла святой Мартиниан основал Спасский
монастырь, чтобы спасать на острове не только
тело, но и душу.
О том, чтобы после дождя идти на остров, и речи
нет. Хоть вечер по-северному в конце июля
длинный, после одиннадцати вечера темнеет. А
наша скорость километр-полтора в час, тогда как
по речке на некоторых участках в час проходили
три-четыре километра. Значит, положенные до
острова шесть-восемь километров будем идти до
ночи, и в тростнике трудно будет разглядеть
небольшой открытый участок песчаного берега.
С первого своего похода по Карелии я запомнил
поучительный анекдот. Вот этот анекдот: если вы
сплавляетесь на байдарках или катамаране по
карельской реке, — ищите стоянку до шести
вечера. Шестичасовые стоянки просто изумительны,
и дрова есть, и площадки под палатки, и
кострище, нередко и столик с лавками, а иногда
деревянный остов бани. С шести до семи вечера
попадаются неплохие стоянки, но не такие
замечательные, как шестичасовые. С семи до
восьми стоянки так себе, ни рыба, ни мясо, но
переночевать можно. С восьми до девяти стоянки
очень плохие, а после девяти стоянок нет!
Как раз дело шло к шести часам, и стоянка была
лучшая из всех предыдущих. Накануне на устье
Вожеги мы отыскали один комариный островок после
одиннадцати вечера, пришлось, чтобы не
подмочило, накидать под палатку камыша. Не иначе
Господь смилостивился над нами ввиду дальнейших
приключений на озере.
День второй
Субботнее утро. Не теряя времени, мы снаряжаем
лодку и выбираемся из обширного мелководья.
На берегу и мелководье ветер казался слабеньким,
но уже в ста-ста пятидесяти метрах от берега мы
стали понимать, что такое ветер на Воже.
Это была наша первая попытка отплыть от Чаронды,
а будет еще вторая, третья!
Не без труда мы вышли к камышу. Это место, где
деревенский берег заканчивается и начинается
пустошь. Оглянулись назад — Чарондская церковь
как на ладони, а мы плывем и плывем.
Пошли вдоль камыша. Остров Спас перед нами,
каких-то шесть-восемь километров. Правда, мы
почти стоим на месте.
— Все, не могу, греби сам, нас сносит, — и мой
товарищ разворачивает лодку.
Теперь у меня перед лицом остров, а он смотрит
на церковь. На нашей лодке так сидеть удобнее:
он на носу лицом к носу, я на корме лицом к
корме. Стало быть, спиной друг к другу.
Путь на остров явно закрыт, но настроение у меня
превосходное. Читаю молитвы вслух, прошу святого
Николая Чудотворца устроить наш морской путь,
если на то есть воля Божия. Но воли Божией,
похоже, нет, я выкладываюсь ровно на столько,
чтобы не сломать хрупкое весло, ведь одна
лопасть уже опустилась туда, где под слоем ила
лежат ладьи, долбенки и баркасы. Но мы стоим на
месте, разве что не сносит.
Да, воли Божией, наверное, нет, и мне придется
принимать решение. Как любят говорить политики,
предпочитающие обтекаемые фразы, придется
принять непопулярное решение.
— Два предложения, — оборачиваюсь к товарищу, —
как скажешь, так и сделаем. Или дальше идем на
остров, или возвращаемся в Чаронду.
— А мы можем туда пойти? — он показывает на
береговую линию, всю сплошь заросшую тростником.
— Не знаю. Скорее всего, не пройдем, но
попробовать можно.
Товарища понять можно. Идти к острову нельзя,
ветер стеной стоит, а назад идти совсем не
хочется, и мы смело направляем лодку в камыши.
Поначалу идем легко, здесь тростник более
редкий, и глубина побольше, но вскоре понимаем
безнадежность этого плана: днище выходит на
каменистые мели, камыш-тростник становится
стеной. Пришлось выпрыгивать и выводить лодку, а
ориентироваться по компасу — отсюда не видно ни
острова, ни Чарондской церкви.
Приближаясь к Чаронде не в лучшем расположении
духа, мы не знали, конечно, что цепь
удивительных случайностей замкнулась. Мы не
имели никаких шансов в этот день пробиться к
острову, теоретически можно было остаться в
камышах до вечера, переждать ветер и плыть
против слабого ветра. Но, опять же, наша
скорость килиметр-полтора, после одиннадцати
темнеет, и полоски берега мы можем не увидеть.
Придется идти в тростник, окружающий остров, и
спать, скрутившись в три погибели в лодке.
Теоретически было в запасе богатое рыбой
Едломское озеро на западном берегу, но в него
можно было попасть через узкую горловину, почти
заросшую тростником. Как ни крути, а круг
замкнулся, мы возвращаемся туда же, откуда вышли
три часа назад.
А на месте, где мы стояли прошлой ночью, теперь
чужая палатка, и у берега красуется лодка с
невысоким парусом. Не пройдет и часа, как мы
устроимся на новом месте, а я уже пойду
знакомиться с соседями. Соседа зовут, конечно,
Николай, он путешествует с женой. Он слышал наши
разговоры в камышах, когда шел под парусом с
северного берега мимо острова в Чаронду. Да,
подтверждаю, это были мы, кто ж еще туда пойдет.
Этим утром Николай хотел было остановиться у
истока Свиди, и ни ветер, ни дождь ему не
препятствовали. Какой-то рыбак подсказал ему
место стоянки, он вышел осматривать место, и
тотчас на него зашипела полутораметровая гадюка.
Еще бы, людей нынче на Воже почти нет, зимуют
тут единицы, зато гадюки водятся трех видов.
Николай счел такое гостеприимство за плохой знак
и решил на ближайшие сутки остановиться в
Чаронде. Благо мотор и парус позволяли легко
преодолевать отрезки в десять и двадцать
километров.
Соседство на огромном безлюдном берегу
способствует дружбе. Николай принес целый кулек
рыбы, и я во время очередного визита показал ему
заросли малины и красной смородины.
Вторая попытка отплыть на остров откладывалась
на завтра, можно было заняться кулинарными
изысками. В кулинарной программе значились
компоты из малины, красной смородины и мяты,
копчение, уха и жареная рыба. Говорят, пустынные
берега тем и опасны, что уныние змеей проникает
в сердце, свивает там гнездо и шипит постоянно
похлеще всех трех видов гадюк, встречающихся на
Воже.
С одной из них мне очень скоро довелось
встретиться. Я босиком ходил собирать ягоды,
растущие у церкви, а когда возвращался, с
дорожки в кусты метнулась гадючка. Она была
коротенькая, меньше метра, но с тех пор я
старался передвигаться только в обуви.
Событие это само по себе не особо приметное. Ну,
гадюка как гадюка, ничего особенного, к такой
встрече здесь нужно быть готовым всегда. И вот,
встреча состоялась, было что-то около
полпервого. И больше на протяжении всего
путешествия я гадюк не видал.
Зато на берегу стали появляться гости. Сначала
какие-то люди ходили в нашу сторону, носили
дрова, вещи в мешках, они же чуть позже подплыли
к нам поближе и мы познакомились с одним из них
рыбаков. Он был из местных народностей, звали
его Николаем, что меня совсем не удивило.
В это же время на чарондский берег высадилась
целая группа молодых людей. Ребята подошли к
первому Николаю, чья палатка стояла чуть ниже
церкви, о чем-то говорили с ним и прошли к
церкви. Стало быть, паломники.
В очередной раз я отправился за малиной, в это
время паломники вернулись из церкви к палатке
Николая. Первое, что мне бросилось в глаза в
группе молодых людей-паломников, это одна из
двух девушек. Она была, как сейчас модно
говорить, ухоженная, увидеть такую жечужинку
было естественно где-нибудь в мегаполисе, ну,
если не в российских столицах, то хотя бы в
областном центре. Как и положено жительнице
большого города, завсегдатаице баров,
ресторанчиков, молодежных тусовок и городских
бутиков, она не была ни худа, ни полна, но обе
эти физические характеристики причудливым
образом были соединены вместе. Экий драгоценный
камень из далекой цивилизации пожаловал к нам, в
дикий край ветров, тростника и змей.
День второй (продолжение)
Девушки отошли в сторонку, а их кавалеры,
похохатывая, общались с Николаем и его женой. Да
так, что жена рыбака не выдержала:
— Ты чего выделываешься, — сказала она, — я
твоих родителей знаю, на одной улице живем.
Все они жили в районном центре, только та самая
девушка, в которой худоба причудливо сочеталась
с полнотой, и один из парней, жили в областном
центре — Вологде. А районный центр — это большое
село, все друг друга знают.
— Э, ребята, — вмешиваюсь в разговор, — что это
вы босиком, я тут только что змею видал, вон там
шмыганула, — и показываю на кусты, куда недавно
уползла гадючка.
— А, щас пойдем в кусты ловить ее, — ответил за
всех старший, самый высокий и крепкий из них, и
самый из всех пьяный.
— Зачем? — я был трезв, понятное дело, а логику
пьяного может, понять только такой же пьяный.
— А мы их едим! — ответствовал старшой.
То ли предупреждение о змеях подействовало, то
ли девушкам поведение их мужественных спутников
не пришлось по душе, но они не стали дожидаться
конца разговора и ушли к своей моторке.
Как оказалось, настоящей целью мнимых паломников
было посещение магазина и покупка в нем горючего
вещества. Видать, следы опьянения говорили об
опорожнении водочных запасов компании, и они
решили пополнить запасы на вечер. И вели себя в
разрушенной церкви они несколько странно для
паломников, по словам Галины Васильевны, они
орали, что-то пели, одним словом, устроили в
храме Божием дебош.
Пару минут я еще поучаствовал в разговоре, то
бишь послушал, как ребята заплетающимися языками
объясняют, где они живут, и вернулся к нашей
стоянке для продолжения кулинарных изысков.
Несколькими часами позже, когда я буду на руках
нести ту самую жемчужинку из баров,
ресторанчиков и бутиков областного центра, эту
драгоценность, выточенную руками Творца и
отправленную в мир радоваться о Господе,
сотворенных Им человеке и природе, меня поразит
ее необычайная легкость. Вот уж, какая-то
невесомая полнота! Но это случится много позже,
вечером, а пока я с многозаботливою резвостью
занимаюсь чем только возможно в этом уголке
земли.
Надо бы отыскать дрова, и я их нахожу,
поддерживаю огонь и дым для копчения рыбы, варю
уху, читаю молитву, трапезничаю, собираю мяту,
варю компот, общаюсь с Николаем и его женой, пью
полстопки водки с русским рыбаком и говорю о
жизни с его другом, вторым Николаем, который от
водки и закуски отказывается, даже от сала,
привезенного с Украины.
В очередной раз я иду за малиной и подхожу к
первому Николаю, который снялся с северного
берега после встречи со змеей. Мимо не пройти,
мы ж соседи на этом диком берегу, и я что-то
спрашиваю у него.
— Что-то точку вижу, — говорит Николай, указывая
в сторону озера.
Но мои глаза едва-едва различают противоположный
берег, где река Вожега впадает в озеро.
— Надо бы бинокль, — отвечаю. — Что за точка,
может быть, моторная лодка?
— Нет, явно не моторка. Похоже, предмет на воде…
У меня есть бинокль, сейчас.
И Николай принес бинокль.
— Я моряк, — сказал он, наводя линзы на водную
гладь — работал водолазом атомного ледокольного
флота. Хорошее зрение…
— А у меня плохое. Хотя когда-то поработал был
матросом-спасателем. Давно это было…
— Да? И я по молодости сначала
водолазом-спасателем… Жилет! Похоже на
спасательный жилет красного цвета!
В свою очередь я навел бинокль, но ничего не
увидел.
— Надо плыть, пойдете со мной? — спросил
Николай.
— Конечно! — я не был против поучаствовать в
вылавливании дрейфующего спасательного жилета, в
моем хозяйстве или в хозяйстве Николая этот
предмет не будет лишним.
Мы поснимали обувь и стали выводить лодку из
мелководья на глубину. Чтобы не терять времени,
пока хозяин лодки заводил двигатель, я сел за
весла. А в интервалах наводил бинокль в сторону,
указанную Николаем.
— Это не просто жилет, человек, кажись, — я не
столько увидел, сколько почувствовал мельтешение
вокруг жилета.
Бывает такое, что и слепой, не то, что зрячий,
разглядит нечто, ускользающее от глазастого
человека. Так и здесь: не то в глазах зарябило
над красной точкой, не то зрение прояснилось на
мгновенье, что тотчас вернуться к обычной норме.
Двигатель заработал, мы развернулись навстречу
красной точке и отсчет времени пошел на секунды.
— Он рукой махает! Нам машет! Стоит на
мелководье.
Мне ничего не видно, я в передней части, где
обзор закрыт. Но вот, за считанные секунды,
Николай разворачивает лодку и мы боком
подплываем навстречу человеку в красном жилете.
На секунду я теряюсь, потому что человек этот —
она, вологодская жемчужинка, почему-то
оказавшаяся в северной пустыне.
Она стоит по грудь в воде, Николай помогает ей
перевалиться к нам в лодку, только я один никак
не пойму, почему она не может поднять колено на
борт, это же так легко. В растерянности я лишь
беру ее за руку, наконец, она переваливается в
лодку. Да, это та самая девушка, несколько часов
назад она нетерпеливо поджидала около моторки
своих спутников, пока те выясняли свое место
жительства и собирали гонять по кустам гадюку.
Мое замешательство длилось какие-то секунды, и
вот я усаживаю ее на скамеечке, машинально
снимаю жилет. Стаскиваю кофту, штаны, накидываю
ей на плечи свою олимпийку, благо на озере в
этот день было прохладно и я был тепло одет.
Наверное, я неисправимый тугодум, иначе в момент
стянул бы с нее все, понимая, что не до
стеснения, когда человек вот уже несколько часов
ожидает смерти.
До берега недалеко, начинаю растирать ей ноги.
— Выйдем, — говорит Николай, — поможешь лодку
подвести.
Мы спрыгиваем в воду и толкаем лодку по
мелководью, что-то скрежещет по дну — винт
мотора! Николай бросается к сломанному креплению
винта, а я поднимаю ее, оказавшуюся на удивление
легкой.
— Дальше смогу, — говорит девушка.
Опускаю ее на траву, и точно, она может идти,
опираясь на мою руку.
— Все снять, растирать. Дать спирта, сейчас все
принесу. — И передаю девушку на руки Николаевой
жене.
А сам бегу к нашей палатке, хватаю спирт,
спальник, аптечку и водку.
День второй (продолжение)
— Как тебя звать? — спрашиваю, чтобы немного
приободрить девушку.
— Надежда, — ответила она.
Сейчас я совсем не чувствовал за ней кафе,
ресторанчиков и бутиков, в которых водятся
ухоженные девушки. Жена Николая успела нам
сообщить, что перевернулись они сразу после
того, как оставили позади наши палатки,
вымирающую деревеньку и Чарондскую церковь.
Стало быть, в воде она провела пять часов, а
ведь это север, граница Вологодской и
Архангельской областей.
Даже более, чем эти пять часов в спасательном
жилете, говорили ее глаза. Когда я усадил ее на
скамеечку лодки и мельком заглянул ей в глаза,
на меня смотрел человек, у которого ничего от
мира не осталось, не то что от бутиков да
ресторанчиков областного центра. И снова она
посмотрела на меня широко-широко, ведь не чаяла
увидать человека. И еще ее нежданная масса, я-то
думал, тяжело будет поднять, — это ж сколько она
веса потеряла за пять часов? И сколько пережила…
Несколько часов перед тем она прощалась с
жизнью, сперва плыла осознанно на Чарондскую
церковь, тем паче, что ориентир такой тем
важнее, чем человек ниже над водой. Надя знала,
мы здесь, двое мужчин, мы в палатках, значит, у
нас есть пища, кипяток, а может быть, даже водка
и медикаменты. А очень скоро она потеряла
сознание, и так, до самого берега, пока не
увидала, что мы садимся в резиновую лодку с
парусом и мотором, она то теряла сознание, то
приходила в себя.
До сих пор не могу понять, каким образом ее
принесло к нашему берегу, ветер ведь не
попутный! Утром мы плыли к острову, в
противоположную сторону, ветер северный, около
330 градусов. Надя плыла почти строго на запад…
Значит, ветер переменился, или… Или случилось
то, что случается очень редко, потому как по
закону не должно случаться вовсе.
— Значит, — отвечаю вполголоса, — значит, есть
надежда.
Необычные подробности происшествия сразу
бросились мне в глаза: непристойные крики в
Чарондской церкви ее спутников, пренебрежение
возможным укусом змеи, нездешность Надиной
красоты. А вспомнить еще, как мы против своей
воли оказались снова в Чаронде, а еще небесный
покровитель Николая, другой Николай…
У нее на груди не было крестика, да и компания
говорила сама за себя, но пять часов плыть и
плыть к церкви-ориентиру, теряя сознание,
приходя в себя, снова теряя сознание… Да, у Нади
есть надежда и в этой жизни, и в той, не даром
выжила.
Жена Николая пустила в ход спирт для растирания,
водку для сугреву, чай — для согревания и
взбадривания. И мазь пригодилась, а мой зимний
спальник — тем более.
Когда они сели в моторную лодку и отплыли, —
рассказывала Надя, — в какой-то момент на
середине или поближе к нам лодка перекинулась,
Надя и все остальные нахлебались воды, но все
выплыли. Надя и ее подруга Марина надели
спасательные жилеты и поплыли в разные стороны
за помощью, а пьяные кавалеры остались при
перевернутой моторке, кто-то на днище уселся,
другие за борта держались.
От устья до Чаронды девять километров, значит,
плыть ей было три — четыре с половиной
километров.
Пока я лихорадочно копался в пакете медикаментов
и вспоминал, как делается противошоковый укол,
Николай дозвонился по мобильному в районный
центр. Ему обещали связаться с рыбаками,
стоящими на устье, которые должны были выйти в
озеро для поисков остальных.
И снова Николай что-то разглядел вдали. Садимся
в мою лодку, но ход ее уж очень слабый,
пересаживаемся на лодку Николая и на веслах —
мотор ведь сломали — выходим на поиски. Точка на
воде оказалась рыбацким буйком, зато видим катер
с включенным сигнальным огнем.
— Волков! Николай Волков! — закричал Николай. —
К нам идите!
Катер медленно разворачивался в нашу сторону.
— Это Николай Волков, он зять хозяина этого
катера. Мы недавно переехали в райцентр с
Мурманска, дружим с двумя семьями, с семьей
этого Волкова и еще одной, — объяснил Николай, а
я уже ничему не удивлялся: Николай, значит
Николай.
Катер сразу по звонку вышел в озеро и вторую
девушку быстро подняли на борт. Один из рыбаков
энергично растирал спину Надиной подруге.
— У вас водки нет?
— Как нет?! — и я подал бутылку.
Нас взяли на буксир, и через полчаса Надя
самостоятельно поднялась навстречу третьему
Николаю.
Поздно вечером мы втроем, Николай, его жена и я,
угощались водкой Николая.
— За знакомство, — неуверенно сказала жена
Николая.
Мы промолчали. Все понимали, и она также, не за
знакомство. Но пить за спасение Нади и ее
подруги как-то не лезло в голову. Когда речь о
жизни и смерти, говорить пустые слова не
хочется.
— А ведь она подругу свою спасла, Марину…
— Да, — отвечал Николай, — если б не позвонил…
мы без мотора могли ее не найти.
День третий и последующие (окончание)
Третий день на Воже был воскресным. А за ним
пошли четвертый, пятый, шестой, седьмой, пока мы
не вырвались на уазике в цивилизацию.
День за днем пролетели незаметно: утренняя
молитва в недоразрушенной чарондской церкви,
отплытие Николая в устье, туда, куда катер вчера
вечером отвез Надю с подругой, вторая неудачная
попытка отплыть к острову, шесть часов гребли в
направлении к острову в понедельник. Затем
непогода, шквальный ветер, легкий шторм, в
который наша вертлявая резиновая лодка показала
свою устойчивость на волне. Высадка в камышах на
восточном берегу, очередная ночевка, наконец,
при благоприятных ветрах мы дрейфуем к
северо-восточной оконечности озера, пристаем к
берегу у обезлюдевшей деревни. Что там? Сдули и
скатали лодку, постирались, в воде по щиколотку
я искупался и быстро замерз. И это на мели, в
солнечный день, а что говорить о плавании в
одежде на середине озера. Да не пять-десять
минут, а пять часов. Каждый день и час я
вспоминал Надю. Что с ней?.. отвезли в больницу,
нет ли осложнений… И остальные как?
Следующие дни мы провели в компании
единственного постоянного жителя деревеньки из
четырех-пяти изб, ожидая оказии ехать с попутным
уазом в районный центр Архангельской области,
стоящий на железнодорожной ветке. Житель этот,
бобыль, был бывшим моряком, разведенным,
промышлявшим рыбалкой. Совместными усилиями мы с
ним боролись со сквернословием, в чем по
временам достигали необыкновенных успехов.
Приходилось бороться также с радикулитом, благо
мы с женой Николая не успели вымазать
противовоспалительную мазь в тот памятный день.
В благодарность хозяин-бобыль нажарил нам рыбы и
подарил две иконки, которые называл зэковскими.
Неподалеку расформировали зону и бывшие зэки, а
также зэки-условники, были частыми его гостями,
они-то и подарили ему эти иконки, а отвозил нас
в райцентр зэк на поселении, срок которого
закончится нескоро.
— Они у меня ни к чему, забирай, пылятся только,
— сказал бобыль, протягивая небольшие деревянные
дощечки с наклеенными на них бумажными
изображениями.
На одной Архангел и Архистратиг Божий Михаил, на
другой — мученицы Надежда, Вера, Любовь и матерь
их София. Именно так, мученица Надежда
изображена у левого края, и имя ее написано
отдельно слева, а имена ее сестер начертаны
справа…
Иконки я принял как дорогой подарок и
вразумление. И правда, насколько лучше молиться
Богу, просить небесного заступничества у
мученицы Надежды, чем ворчать по поводу рыбаков,
у которых даже спирта не нашлось, не то что
аптечки. А у нас, мол, на чарондском берегу были
спальники, горячее питье, укомплектованная
аптечка, даже ампула с противошоковым препаратом
и одноразовый шприц.
Эту ампулу со шприцем я старался брать во все
дальние путешествия. Слишком красноречив был
рассказ руководителя первого моего похода по
Карелии. Он, бывалый путешественник, участник и
руководитель зимних походов по Шпицбергену и
Приполярному Уралу, как-то был в водном походе
по северной Карелии. Выдалось холодное лето, да
и озеро было холодное. Перевернулась одна
байдарка, тройка, и один из перевернувшихся
утонул сразу. Девушка стала тонуть, но третий
участник подхватил ее и поплыл с ней к берегу. У
самого берега парень от переохлаждения также
утонул, а девушку ребята вытянули на берег. В
аптечке у группы не оказалось противошоковой
ампулы, и девушка умерла уже на берегу. А если
бы, говорил наш многоопытный руководитель,
сделали укол, то ее, скорее всего, удалось бы
спасти…
Деревенька эта, в которой одиноко жил
рыбак-бобыль, была пристанционным хутором.
Когда-то здесь проходила железная дорога,
построенная в нечеловеческих условиях жертвами
репрессий 30-х годов прошлого века. Рельсы и
шпалы сняли, и на железнодорожной насыпи
проложили автомобильную трассу. Дорогой этой
пользовались регулярно только рыбаки,
направлявшиеся в рыбацкую деревеньку на устье
Свиди. На том самом устье реки Свиди, где на
Николая зашипела гадюка, на том самом месте,
через которое проходил летописный путь, с
Кубенского через притоки и волок, по Воже, реке
Свиди, озеру Лачо, реке Онеге — в Белое море.
Изредка по бывшей железной дороге проезжали
пожарные, экологи, егеря, специалисты мобильной
связи, но, похоже, всех этих служилых людей в
такой дали привлекала та же самая рыбалка и
охота, вот и телефонный автомат под
тарелкой-антенной мобильной связи у дома бобыля
был поставлен только для вида. Да и кому охота
ехать в такую глушь по дороге, разбитой
лесовозами?!
Поначалу мы ехали вполне комфортно, даже
забавлялись воспоминаниями: здесь медведь
поломал малинники, нам мало чего осталось, так,
отдельные ягодки, а где-то здесь видели выводок
волчат.
— Волки у вас есть? — спрашивал бобыля.
— А как ты думаешь, почему тут нигде нет собак?
— А рысь, росомаха?
Рысь, как и медведи, лоси, волки, здесь
встречается, а вот росомаха, самый опасный для
человека зверь, водится намного севернее…
Вот и райцентр, узловая железнодорожная станция
Коноша. Товарищ мой берет билет до Москвы, а мне
все равно, как ехать в Карелию, то ли на
электричках и автобусах добираться в Каргополь,
затем на попутках, либо ехать через Вологду и
Вытегру. Конечно, я беру билет на электричку до
районного центра соседней области, проезжаю за
два часа деревни и поселки на границе областей,
час иду по улицам того самого поселка, с
которого мы начали водное путешествие. Николай с
радостью и удивлением приглашает меня в
квартиру, и я с жадностью расспрашиваю:
— Ну как Надя? Как ее подруга? Как старшой ребят
этих и остальные…
Но они ничего почти не знают. Тогда же в
воскресенье в устье реки узнали, что ребят также
доставили на берег, а лодка с вещичками и
мобилками затонула.
— Боюсь, как бы не умер кто из них —
переохлаждение. Ну и осложнения всякие могут
быть…
— Нет, нет, — успокаивает меня жена Николая, — у
нас поселок маленький, все друг друга знают.
Если б чего такого произошло серьезного, нам бы
стало известно.
— Но у Нади ваша одежда осталась.
— Ну, мало ли… Всякое бывает… Никто одежду не
передавал, — ответил Николай.
Спрашиваю, чья лодка. Оказывается, хозяин лодки
— тот самый старшой, самый из всех нетрезвый, он
не успел даже полностью за лодку и двигатель
выплатить кредит.
— Да, и за него страшно. Это ж он, видать,
главный виновник… Каково ему теперь?!
Мне осталось только оставить для Нади и ее
подруги записку и на следующий день продолжить
путешествие.
Говорят, в минуты близкой смерти человек, как в
калейдоскопе, переживает всю свою жизнь. Не это
ли самое я увидал в ее глазах дважды, когда
усаживал на скамеечку в лодке, и после, когда
спрашивал Надю, как ее звать. Наверное, она
заглянула в бездну, и ничего во взгляде не
осталось, кроме мольбы. Быть может, самой первой
в ее жизни мольбы.
Церковь летописного города (озеро Воже, п. Чаронда)
День первый
Сперва шли по компасу. Казалось, мы не плывем,
казалось, мы стоим на резиновой лодке почти на
месте, выгребаясь против ветра. Никак ближний
берег не хотел отдаляться, по причине иного
видения расстояний на море и большом озере в
сравнении с малыми реками и озерами.
У нас есть ориентир — церковь на западном
берегу, и это хорошо, просто замечательно. О
церкви, которую видно в ясную погоду с
восточного берега на много километров вниз и
вверх от устья реки, об этой церкви, построенной
в XIX веке, писали авторы туристических и
паломнических описаний, о ней же, как об
ориентире-маяке, говорил рыбак в устье реки.
Зная все это, я и не думал придумывать
оригинальный способ пересечения озера, хранящего
в иле сотни судов. На самом дне ила покоились
старинные русские ладьи и долбенки, чуть повыше
— баркасы, еще выше — шлюпки, моторные и
резиновые лодки. В полном соответствии с
историческим развитием русской земли.
Конечно, храм возвышался над западным берегом не
на пустом месте. Место это называлось Чарондой,
бывшим когда-то деревней, поселком, городом,
снова поселком и деревней. Основана Чаронда, как
утверждают историки, в век нашествия монголов на
Русь, свой расцвет переживала при царях Иоанне
Васильевиче Грозном, его сыне царе Феодоре,
царях послесмутного времени, а со времени Петра
Великого город стал постепенно приходить в
упадок. Виной тому послужили строительство новых
сухопутных дорог и рытье судоходных каналов, по
которым товары с севера было вывозить и удобнее,
и дешевле. Стало быть, пока соль, пушнина,
железо и рыба сплавлялись через Онегу, Свидь и
озеро Воже, а дальше реками и волоком в
Кубенское озеро, Чаронда была так же необходима,
как и Каргополь, как и Спасский Вожеезерский
монастырь, как и множество малых и больших
поселений на пути из Новгорода и Кириллова в
Белое море.
Жители Чаронды промышляли рыбной ловлей, охотой,
земля чарондская родила овощи и зерно.
Занимались они и лоцманским делом, и ладьи
чинили, и давали приют путешествующим купцам,
военным отрядам, государевым служилым людям,
служителям Церкви Божией. А поскольку озеро
Воже, как и Кубенское, славилось бурями, жители
Чаронды и Спасского монастыря помогали
потерпевшим бедствие отогреться, укрепить силы,
в молитве и добром слове найти утешение. А
многие-многие суденышки так и остались лежать на
дне, уходя в ил с течением времени все глубже и
глубже…
На ближнем восточном берегу по обе стороны от
устья еще можно было рассмотреть отдельные
рыбацкие избушки, деревья и лодки, когда прямо
по курсу компаса, приблизительно на 280
градусов, над темной полосой берега всплыл
треугольничек, он-то и должен быть
церковью-ориентиром. Так и есть, еще каких-то…
сколько-то взмахов весла, сверка по компасу и
карте, и силуэт храма стал явственно
различаться. Компас можно отложить, дальше
ориентировались просто на церковь.
Неожиданная мысль поразила меня. Это ж мы почти
на середине того самого озера! Но я не дал
предательской мысли укрепиться в моем сердце,
все внимание отдавая церкви, веслу, лодке. А,
еще острову, другому ориентиру, от него
следовало брать немного влево.
— Давай сразу на остров плыть? — вдруг предложил
товарищ.
— Нет, — говорю, и снова налегаю на весло.
Ну как объяснить новичку, что на большом озере
расстояния видятся иначе, что до церкви уже
каких-то шесть-семь километров, тогда как до
острова — десять-двенадцать, что идем мы со
скоростью один-полтора километра в час, наконец,
что под слоем воды и ила погребены десятки и
сотни судов. А буря, это такая штука, которая
может собраться за несколько минут. И начинаю с
опаской поглядывать в сторону юго-западного
берега, над которым зависла туча. Странная туча,
висит себе на одном месте, никуда не летит, а
под ней вдали, у самой оконечности южного берега
косые линии воздуха указывают дождь.
Хорошо мандраж переживать с веслом в руке,
испугаться не успеешь, а закончится опасный
переход, с удивлением вспомнишь предательские
мысли. Когда проходоли середину, весло
переломилось надвое, обломанная лопасть мигом
набрала воды и пошла на дно.
— Давай нырну за ним, пока не отплыли?! —
предложил товарищ.
Но и это пришлось отклонить, нам дорога каждая
минута, а за утонувшей лопастью можно нырять
слишком долго, тем паче, что глубина здесь, на
середине, должна быть в пределах двух с
половиной — четырех метров. Хотел сказать
товарищу, что очень благодарен за
самоотверженность, но боюсь потратить даже
минуту впустую. И лодку надо бы постоянно
держать носом к волне, она, волна, хоть и
невысокая, но рассказы об этом озере уж слишком
красноречивы.
С середины мы гребли попеременно и красоты
рассматривали во время отдыха. На юге весь берег
не просматривался, западный и восточный видны
были хорошо, северный берег прикрывал остров
Спас. А особенно любовались церковью. Если
считать, что по компасу шли около часа, а в
целом переход занял шесть часов, то остальные
пять часов мы плыли и плыли к церкви! Почти
против ветра, дувшего с севера, со стороны
острова.
В описаниях маршрута от поселка Вожега по реке
Вожеге, озеру Воже, реке Свиди и дальше вниз до
Каргополя именно этому участку, — а не порогам
на Свиди и Вижеге, — уделялось наибольшее
внимание. От устья Вожеги нужно плыть на
западный берег, ориентируясь на церковь, затем,
под прикрытием западного берега, ведь ветры тут
обычно западные, — выйти на северо-западную
оконечность озера, а там рукой подать до истока
Свиди. Получается немного вкруговую, зато
наверняка безопаснее, и если на западном берегу
встречаются не заросшие камышом участки, то весь
восточный сплошь зарос тростником-камышом.
Туча все стоит на месте, и мне это очень не
нравится. Лучше бы рассосалась, что ли, или
улетела куда-нибудь, только не в нашу сторону.
Пожалуй, пока мы проходили середину озера, она
стала тучнее и гуще. Облачная дымка прикрывает
солнце и к берегу подходим в полумраке
приближающейся грозы. На западе появляется такая
же густая свинцовая туча, и, пока мы по
мелководью проводим лодку на берег, она идет в
сторону озера, значит, прямо на нас, и
сближается с тучей юго-западной. Той самой
тучей, что вот уже два или три часа стоит на
месте.
Две тучи соединяются, и дымка скоро превращается
в черное небо, где-то блестят молнии, и на нас
обрушивается дождь. Правда, не сильный, ливнем
его нельзя назвать, да и грозой тоже. Будто в
кино, мы наблюдаем за грозой, обрушившейся на
восточный берег.
Тучи соединились не сразу, до этого мы успели
выволочь лодку на берег, накрыть ее тентом,
успели пройтись по опустевшей деревеньке, этому
летописному старинному городу, от которого
осталось несколько изб. Мы надеялись найти
магазин, но ближайшая отсюда торговая точка
находится в десятках километров, а здесь, как мы
узнали впоследствии, живет один постоянный
житель, еще несколько наезжают иногда из города.
Успели и церковь бегло осмотреть, да что там
смотреть?! Внутри на апсиде наискось идет
трещина. У заколоченных западных дверей стоит
скелет металлической конструкции непонятного
назначения, вокруг разбросаны металлические
детали. Росписи потускнели, но некоторые все же
можно рассмотреть.
А самое интересное и самое печальное, это вид
снаружи, экстерьер. Колонны повисли на верхних
кронштейнах, нижняя часть колонн обвалилась, та
часть, которая по идее должна держать верхнюю
часть, и эдак зависли все колонны. Нет, чтобы
идти снизу вверх и подпирать свод, ведь сейчас
предназначение колонн не украшение храма, они
угрожают когда-нибудь в непогоду обрушиться вниз
всей своей массой. А над колоннами
фантасмагорично ростут деревья, пустившие свои
корни в толщу полутораметровых боковых стен.
На наших глазах колонны не стали падать,
наверное, непогода по здешним меркам не была
непогодой. Дождь прошел, и мы стали устраиваться
на ночлег, чтобы завтра в последний раз
осмотреть ставшую нам родной Чарондскую церковь
и плыть на остров Спас, на котором спасались
мореплаватели древности и нашего времени. На тот
самый остров, на котором ученик преподобного
Кирилла святой Мартиниан основал Спасский
монастырь, чтобы спасать на острове не только
тело, но и душу.
О том, чтобы после дождя идти на остров, и речи
нет. Хоть вечер по-северному в конце июля
длинный, после одиннадцати вечера темнеет. А
наша скорость километр-полтора в час, тогда как
по речке на некоторых участках в час проходили
три-четыре километра. Значит, положенные до
острова шесть-восемь километров будем идти до
ночи, и в тростнике трудно будет разглядеть
небольшой открытый участок песчаного берега.
С первого своего похода по Карелии я запомнил
поучительный анекдот. Вот этот анекдот: если вы
сплавляетесь на байдарках или катамаране по
карельской реке, — ищите стоянку до шести
вечера. Шестичасовые стоянки просто изумительны,
и дрова есть, и площадки под палатки, и
кострище, нередко и столик с лавками, а иногда
деревянный остов бани. С шести до семи вечера
попадаются неплохие стоянки, но не такие
замечательные, как шестичасовые. С семи до
восьми стоянки так себе, ни рыба, ни мясо, но
переночевать можно. С восьми до девяти стоянки
очень плохие, а после девяти стоянок нет!
Как раз дело шло к шести часам, и стоянка была
лучшая из всех предыдущих. Накануне на устье
Вожеги мы отыскали один комариный островок после
одиннадцати вечера, пришлось, чтобы не
подмочило, накидать под палатку камыша. Не иначе
Господь смилостивился над нами ввиду дальнейших
приключений на озере.
День второй
Субботнее утро. Не теряя времени, мы снаряжаем
лодку и выбираемся из обширного мелководья.
На берегу и мелководье ветер казался слабеньким,
но уже в ста-ста пятидесяти метрах от берега мы
стали понимать, что такое ветер на Воже.
Это была наша первая попытка отплыть от Чаронды,
а будет еще вторая, третья!
Не без труда мы вышли к камышу. Это место, где
деревенский берег заканчивается и начинается
пустошь. Оглянулись назад — Чарондская церковь
как на ладони, а мы плывем и плывем.
Пошли вдоль камыша. Остров Спас перед нами,
каких-то шесть-восемь километров. Правда, мы
почти стоим на месте.
— Все, не могу, греби сам, нас сносит, — и мой
товарищ разворачивает лодку.
Теперь у меня перед лицом остров, а он смотрит
на церковь. На нашей лодке так сидеть удобнее:
он на носу лицом к носу, я на корме лицом к
корме. Стало быть, спиной друг к другу.
Путь на остров явно закрыт, но настроение у меня
превосходное. Читаю молитвы вслух, прошу святого
Николая Чудотворца устроить наш морской путь,
если на то есть воля Божия. Но воли Божией,
похоже, нет, я выкладываюсь ровно на столько,
чтобы не сломать хрупкое весло, ведь одна
лопасть уже опустилась туда, где под слоем ила
лежат ладьи, долбенки и баркасы. Но мы стоим на
месте, разве что не сносит.
Да, воли Божией, наверное, нет, и мне придется
принимать решение. Как любят говорить политики,
предпочитающие обтекаемые фразы, придется
принять непопулярное решение.
— Два предложения, — оборачиваюсь к товарищу, —
как скажешь, так и сделаем. Или дальше идем на
остров, или возвращаемся в Чаронду.
— А мы можем туда пойти? — он показывает на
береговую линию, всю сплошь заросшую тростником.
— Не знаю. Скорее всего, не пройдем, но
попробовать можно.
Товарища понять можно. Идти к острову нельзя,
ветер стеной стоит, а назад идти совсем не
хочется, и мы смело направляем лодку в камыши.
Поначалу идем легко, здесь тростник более
редкий, и глубина побольше, но вскоре понимаем
безнадежность этого плана: днище выходит на
каменистые мели, камыш-тростник становится
стеной. Пришлось выпрыгивать и выводить лодку, а
ориентироваться по компасу — отсюда не видно ни
острова, ни Чарондской церкви.
Приближаясь к Чаронде не в лучшем расположении
духа, мы не знали, конечно, что цепь
удивительных случайностей замкнулась. Мы не
имели никаких шансов в этот день пробиться к
острову, теоретически можно было остаться в
камышах до вечера, переждать ветер и плыть
против слабого ветра. Но, опять же, наша
скорость килиметр-полтора, после одиннадцати
темнеет, и полоски берега мы можем не увидеть.
Придется идти в тростник, окружающий остров, и
спать, скрутившись в три погибели в лодке.
Теоретически было в запасе богатое рыбой
Едломское озеро на западном берегу, но в него
можно было попасть через узкую горловину, почти
заросшую тростником. Как ни крути, а круг
замкнулся, мы возвращаемся туда же, откуда вышли
три часа назад.
А на месте, где мы стояли прошлой ночью, теперь
чужая палатка, и у берега красуется лодка с
невысоким парусом. Не пройдет и часа, как мы
устроимся на новом месте, а я уже пойду
знакомиться с соседями. Соседа зовут, конечно,
Николай, он путешествует с женой. Он слышал наши
разговоры в камышах, когда шел под парусом с
северного берега мимо острова в Чаронду. Да,
подтверждаю, это были мы, кто ж еще туда пойдет.
Этим утром Николай хотел было остановиться у
истока Свиди, и ни ветер, ни дождь ему не
препятствовали. Какой-то рыбак подсказал ему
место стоянки, он вышел осматривать место, и
тотчас на него зашипела полутораметровая гадюка.
Еще бы, людей нынче на Воже почти нет, зимуют
тут единицы, зато гадюки водятся трех видов.
Николай счел такое гостеприимство за плохой знак
и решил на ближайшие сутки остановиться в
Чаронде. Благо мотор и парус позволяли легко
преодолевать отрезки в десять и двадцать
километров.
Соседство на огромном безлюдном берегу
способствует дружбе. Николай принес целый кулек
рыбы, и я во время очередного визита показал ему
заросли малины и красной смородины.
Вторая попытка отплыть на остров откладывалась
на завтра, можно было заняться кулинарными
изысками. В кулинарной программе значились
компоты из малины, красной смородины и мяты,
копчение, уха и жареная рыба. Говорят, пустынные
берега тем и опасны, что уныние змеей проникает
в сердце, свивает там гнездо и шипит постоянно
похлеще всех трех видов гадюк, встречающихся на
Воже.
С одной из них мне очень скоро довелось
встретиться. Я босиком ходил собирать ягоды,
растущие у церкви, а когда возвращался, с
дорожки в кусты метнулась гадючка. Она была
коротенькая, меньше метра, но с тех пор я
старался передвигаться только в обуви.
Событие это само по себе не особо приметное. Ну,
гадюка как гадюка, ничего особенного, к такой
встрече здесь нужно быть готовым всегда. И вот,
встреча состоялась, было что-то около
полпервого. И больше на протяжении всего
путешествия я гадюк не видал.
Зато на берегу стали появляться гости. Сначала
какие-то люди ходили в нашу сторону, носили
дрова, вещи в мешках, они же чуть позже подплыли
к нам поближе и мы познакомились с одним из них
рыбаков. Он был из местных народностей, звали
его Николаем, что меня совсем не удивило.
В это же время на чарондский берег высадилась
целая группа молодых людей. Ребята подошли к
первому Николаю, чья палатка стояла чуть ниже
церкви, о чем-то говорили с ним и прошли к
церкви. Стало быть, паломники.
В очередной раз я отправился за малиной, в это
время паломники вернулись из церкви к палатке
Николая. Первое, что мне бросилось в глаза в
группе молодых людей-паломников, это одна из
двух девушек. Она была, как сейчас модно
говорить, ухоженная, увидеть такую жечужинку
было естественно где-нибудь в мегаполисе, ну,
если не в российских столицах, то хотя бы в
областном центре. Как и положено жительнице
большого города, завсегдатаице баров,
ресторанчиков, молодежных тусовок и городских
бутиков, она не была ни худа, ни полна, но обе
эти физические характеристики причудливым
образом были соединены вместе. Экий драгоценный
камень из далекой цивилизации пожаловал к нам, в
дикий край ветров, тростника и змей.
День второй (продолжение)
Девушки отошли в сторонку, а их кавалеры,
похохатывая, общались с Николаем и его женой. Да
так, что жена рыбака не выдержала:
— Ты чего выделываешься, — сказала она, — я
твоих родителей знаю, на одной улице живем.
Все они жили в районном центре, только та самая
девушка, в которой худоба причудливо сочеталась
с полнотой, и один из парней, жили в областном
центре — Вологде. А районный центр — это большое
село, все друг друга знают.
— Э, ребята, — вмешиваюсь в разговор, — что это
вы босиком, я тут только что змею видал, вон там
шмыганула, — и показываю на кусты, куда недавно
уползла гадючка.
— А, щас пойдем в кусты ловить ее, — ответил за
всех старший, самый высокий и крепкий из них, и
самый из всех пьяный.
— Зачем? — я был трезв, понятное дело, а логику
пьяного может, понять только такой же пьяный.
— А мы их едим! — ответствовал старшой.
То ли предупреждение о змеях подействовало, то
ли девушкам поведение их мужественных спутников
не пришлось по душе, но они не стали дожидаться
конца разговора и ушли к своей моторке.
Как оказалось, настоящей целью мнимых паломников
было посещение магазина и покупка в нем горючего
вещества. Видать, следы опьянения говорили об
опорожнении водочных запасов компании, и они
решили пополнить запасы на вечер. И вели себя в
разрушенной церкви они несколько странно для
паломников, по словам Галины Васильевны, они
орали, что-то пели, одним словом, устроили в
храме Божием дебош.
Пару минут я еще поучаствовал в разговоре, то
бишь послушал, как ребята заплетающимися языками
объясняют, где они живут, и вернулся к нашей
стоянке для продолжения кулинарных изысков.
Несколькими часами позже, когда я буду на руках
нести ту самую жемчужинку из баров,
ресторанчиков и бутиков областного центра, эту
драгоценность, выточенную руками Творца и
отправленную в мир радоваться о Господе,
сотворенных Им человеке и природе, меня поразит
ее необычайная легкость. Вот уж, какая-то
невесомая полнота! Но это случится много позже,
вечером, а пока я с многозаботливою резвостью
занимаюсь чем только возможно в этом уголке
земли.
Надо бы отыскать дрова, и я их нахожу,
поддерживаю огонь и дым для копчения рыбы, варю
уху, читаю молитву, трапезничаю, собираю мяту,
варю компот, общаюсь с Николаем и его женой, пью
полстопки водки с русским рыбаком и говорю о
жизни с его другом, вторым Николаем, который от
водки и закуски отказывается, даже от сала,
привезенного с Украины.
В очередной раз я иду за малиной и подхожу к
первому Николаю, который снялся с северного
берега после встречи со змеей. Мимо не пройти,
мы ж соседи на этом диком берегу, и я что-то
спрашиваю у него.
— Что-то точку вижу, — говорит Николай, указывая
в сторону озера.
Но мои глаза едва-едва различают противоположный
берег, где река Вожега впадает в озеро.
— Надо бы бинокль, — отвечаю. — Что за точка,
может быть, моторная лодка?
— Нет, явно не моторка. Похоже, предмет на воде…
У меня есть бинокль, сейчас.
И Николай принес бинокль.
— Я моряк, — сказал он, наводя линзы на водную
гладь — работал водолазом атомного ледокольного
флота. Хорошее зрение…
— А у меня плохое. Хотя когда-то поработал был
матросом-спасателем. Давно это было…
— Да? И я по молодости сначала
водолазом-спасателем… Жилет! Похоже на
спасательный жилет красного цвета!
В свою очередь я навел бинокль, но ничего не
увидел.
— Надо плыть, пойдете со мной? — спросил
Николай.
— Конечно! — я не был против поучаствовать в
вылавливании дрейфующего спасательного жилета, в
моем хозяйстве или в хозяйстве Николая этот
предмет не будет лишним.
Мы поснимали обувь и стали выводить лодку из
мелководья на глубину. Чтобы не терять времени,
пока хозяин лодки заводил двигатель, я сел за
весла. А в интервалах наводил бинокль в сторону,
указанную Николаем.
— Это не просто жилет, человек, кажись, — я не
столько увидел, сколько почувствовал мельтешение
вокруг жилета.
Бывает такое, что и слепой, не то, что зрячий,
разглядит нечто, ускользающее от глазастого
человека. Так и здесь: не то в глазах зарябило
над красной точкой, не то зрение прояснилось на
мгновенье, что тотчас вернуться к обычной норме.
Двигатель заработал, мы развернулись навстречу
красной точке и отсчет времени пошел на секунды.
— Он рукой махает! Нам машет! Стоит на
мелководье.
Мне ничего не видно, я в передней части, где
обзор закрыт. Но вот, за считанные секунды,
Николай разворачивает лодку и мы боком
подплываем навстречу человеку в красном жилете.
На секунду я теряюсь, потому что человек этот —
она, вологодская жемчужинка, почему-то
оказавшаяся в северной пустыне.
Она стоит по грудь в воде, Николай помогает ей
перевалиться к нам в лодку, только я один никак
не пойму, почему она не может поднять колено на
борт, это же так легко. В растерянности я лишь
беру ее за руку, наконец, она переваливается в
лодку. Да, это та самая девушка, несколько часов
назад она нетерпеливо поджидала около моторки
своих спутников, пока те выясняли свое место
жительства и собирали гонять по кустам гадюку.
Мое замешательство длилось какие-то секунды, и
вот я усаживаю ее на скамеечке, машинально
снимаю жилет. Стаскиваю кофту, штаны, накидываю
ей на плечи свою олимпийку, благо на озере в
этот день было прохладно и я был тепло одет.
Наверное, я неисправимый тугодум, иначе в момент
стянул бы с нее все, понимая, что не до
стеснения, когда человек вот уже несколько часов
ожидает смерти.
До берега недалеко, начинаю растирать ей ноги.
— Выйдем, — говорит Николай, — поможешь лодку
подвести.
Мы спрыгиваем в воду и толкаем лодку по
мелководью, что-то скрежещет по дну — винт
мотора! Николай бросается к сломанному креплению
винта, а я поднимаю ее, оказавшуюся на удивление
легкой.
— Дальше смогу, — говорит девушка.
Опускаю ее на траву, и точно, она может идти,
опираясь на мою руку.
— Все снять, растирать. Дать спирта, сейчас все
принесу. — И передаю девушку на руки Николаевой
жене.
А сам бегу к нашей палатке, хватаю спирт,
спальник, аптечку и водку.
День второй (продолжение)
— Как тебя звать? — спрашиваю, чтобы немного
приободрить девушку.
— Надежда, — ответила она.
Сейчас я совсем не чувствовал за ней кафе,
ресторанчиков и бутиков, в которых водятся
ухоженные девушки. Жена Николая успела нам
сообщить, что перевернулись они сразу после
того, как оставили позади наши палатки,
вымирающую деревеньку и Чарондскую церковь.
Стало быть, в воде она провела пять часов, а
ведь это север, граница Вологодской и
Архангельской областей.
Даже более, чем эти пять часов в спасательном
жилете, говорили ее глаза. Когда я усадил ее на
скамеечку лодки и мельком заглянул ей в глаза,
на меня смотрел человек, у которого ничего от
мира не осталось, не то что от бутиков да
ресторанчиков областного центра. И снова она
посмотрела на меня широко-широко, ведь не чаяла
увидать человека. И еще ее нежданная масса, я-то
думал, тяжело будет поднять, — это ж сколько она
веса потеряла за пять часов? И сколько пережила…
Несколько часов перед тем она прощалась с
жизнью, сперва плыла осознанно на Чарондскую
церковь, тем паче, что ориентир такой тем
важнее, чем человек ниже над водой. Надя знала,
мы здесь, двое мужчин, мы в палатках, значит, у
нас есть пища, кипяток, а может быть, даже водка
и медикаменты. А очень скоро она потеряла
сознание, и так, до самого берега, пока не
увидала, что мы садимся в резиновую лодку с
парусом и мотором, она то теряла сознание, то
приходила в себя.
До сих пор не могу понять, каким образом ее
принесло к нашему берегу, ветер ведь не
попутный! Утром мы плыли к острову, в
противоположную сторону, ветер северный, около
330 градусов. Надя плыла почти строго на запад…
Значит, ветер переменился, или… Или случилось
то, что случается очень редко, потому как по
закону не должно случаться вовсе.
— Значит, — отвечаю вполголоса, — значит, есть
надежда.
Необычные подробности происшествия сразу
бросились мне в глаза: непристойные крики в
Чарондской церкви ее спутников, пренебрежение
возможным укусом змеи, нездешность Надиной
красоты. А вспомнить еще, как мы против своей
воли оказались снова в Чаронде, а еще небесный
покровитель Николая, другой Николай…
У нее на груди не было крестика, да и компания
говорила сама за себя, но пять часов плыть и
плыть к церкви-ориентиру, теряя сознание,
приходя в себя, снова теряя сознание… Да, у Нади
есть надежда и в этой жизни, и в той, не даром
выжила.
Жена Николая пустила в ход спирт для растирания,
водку для сугреву, чай — для согревания и
взбадривания. И мазь пригодилась, а мой зимний
спальник — тем более.
Когда они сели в моторную лодку и отплыли, —
рассказывала Надя, — в какой-то момент на
середине или поближе к нам лодка перекинулась,
Надя и все остальные нахлебались воды, но все
выплыли. Надя и ее подруга Марина надели
спасательные жилеты и поплыли в разные стороны
за помощью, а пьяные кавалеры остались при
перевернутой моторке, кто-то на днище уселся,
другие за борта держались.
От устья до Чаронды девять километров, значит,
плыть ей было три — четыре с половиной
километров.
Пока я лихорадочно копался в пакете медикаментов
и вспоминал, как делается противошоковый укол,
Николай дозвонился по мобильному в районный
центр. Ему обещали связаться с рыбаками,
стоящими на устье, которые должны были выйти в
озеро для поисков остальных.
И снова Николай что-то разглядел вдали. Садимся
в мою лодку, но ход ее уж очень слабый,
пересаживаемся на лодку Николая и на веслах —
мотор ведь сломали — выходим на поиски. Точка на
воде оказалась рыбацким буйком, зато видим катер
с включенным сигнальным огнем.
— Волков! Николай Волков! — закричал Николай. —
К нам идите!
Катер медленно разворачивался в нашу сторону.
— Это Николай Волков, он зять хозяина этого
катера. Мы недавно переехали в райцентр с
Мурманска, дружим с двумя семьями, с семьей
этого Волкова и еще одной, — объяснил Николай, а
я уже ничему не удивлялся: Николай, значит
Николай.
Катер сразу по звонку вышел в озеро и вторую
девушку быстро подняли на борт. Один из рыбаков
энергично растирал спину Надиной подруге.
— У вас водки нет?
— Как нет?! — и я подал бутылку.
Нас взяли на буксир, и через полчаса Надя
самостоятельно поднялась навстречу третьему
Николаю.
Поздно вечером мы втроем, Николай, его жена и я,
угощались водкой Николая.
— За знакомство, — неуверенно сказала жена
Николая.
Мы промолчали. Все понимали, и она также, не за
знакомство. Но пить за спасение Нади и ее
подруги как-то не лезло в голову. Когда речь о
жизни и смерти, говорить пустые слова не
хочется.
— А ведь она подругу свою спасла, Марину…
— Да, — отвечал Николай, — если б не позвонил…
мы без мотора могли ее не найти.
День третий и последующие (окончание)
Третий день на Воже был воскресным. А за ним
пошли четвертый, пятый, шестой, седьмой, пока мы
не вырвались на уазике в цивилизацию.
День за днем пролетели незаметно: утренняя
молитва в недоразрушенной чарондской церкви,
отплытие Николая в устье, туда, куда катер вчера
вечером отвез Надю с подругой, вторая неудачная
попытка отплыть к острову, шесть часов гребли в
направлении к острову в понедельник. Затем
непогода, шквальный ветер, легкий шторм, в
который наша вертлявая резиновая лодка показала
свою устойчивость на волне. Высадка в камышах на
восточном берегу, очередная ночевка, наконец,
при благоприятных ветрах мы дрейфуем к
северо-восточной оконечности озера, пристаем к
берегу у обезлюдевшей деревни. Что там? Сдули и
скатали лодку, постирались, в воде по щиколотку
я искупался и быстро замерз. И это на мели, в
солнечный день, а что говорить о плавании в
одежде на середине озера. Да не пять-десять
минут, а пять часов. Каждый день и час я
вспоминал Надю. Что с ней?.. отвезли в больницу,
нет ли осложнений… И остальные как?
Следующие дни мы провели в компании
единственного постоянного жителя деревеньки из
четырех-пяти изб, ожидая оказии ехать с попутным
уазом в районный центр Архангельской области,
стоящий на железнодорожной ветке. Житель этот,
бобыль, был бывшим моряком, разведенным,
промышлявшим рыбалкой. Совместными усилиями мы с
ним боролись со сквернословием, в чем по
временам достигали необыкновенных успехов.
Приходилось бороться также с радикулитом, благо
мы с женой Николая не успели вымазать
противовоспалительную мазь в тот памятный день.
В благодарность хозяин-бобыль нажарил нам рыбы и
подарил две иконки, которые называл зэковскими.
Неподалеку расформировали зону и бывшие зэки, а
также зэки-условники, были частыми его гостями,
они-то и подарили ему эти иконки, а отвозил нас
в райцентр зэк на поселении, срок которого
закончится нескоро.
— Они у меня ни к чему, забирай, пылятся только,
— сказал бобыль, протягивая небольшие деревянные
дощечки с наклеенными на них бумажными
изображениями.
На одной Архангел и Архистратиг Божий Михаил, на
другой — мученицы Надежда, Вера, Любовь и матерь
их София. Именно так, мученица Надежда
изображена у левого края, и имя ее написано
отдельно слева, а имена ее сестер начертаны
справа…
Иконки я принял как дорогой подарок и
вразумление. И правда, насколько лучше молиться
Богу, просить небесного заступничества у
мученицы Надежды, чем ворчать по поводу рыбаков,
у которых даже спирта не нашлось, не то что
аптечки. А у нас, мол, на чарондском берегу были
спальники, горячее питье, укомплектованная
аптечка, даже ампула с противошоковым препаратом
и одноразовый шприц.
Эту ампулу со шприцем я старался брать во все
дальние путешествия. Слишком красноречив был
рассказ руководителя первого моего похода по
Карелии. Он, бывалый путешественник, участник и
руководитель зимних походов по Шпицбергену и
Приполярному Уралу, как-то был в водном походе
по северной Карелии. Выдалось холодное лето, да
и озеро было холодное. Перевернулась одна
байдарка, тройка, и один из перевернувшихся
утонул сразу. Девушка стала тонуть, но третий
участник подхватил ее и поплыл с ней к берегу. У
самого берега парень от переохлаждения также
утонул, а девушку ребята вытянули на берег. В
аптечке у группы не оказалось противошоковой
ампулы, и девушка умерла уже на берегу. А если
бы, говорил наш многоопытный руководитель,
сделали укол, то ее, скорее всего, удалось бы
спасти…
Деревенька эта, в которой одиноко жил
рыбак-бобыль, была пристанционным хутором.
Когда-то здесь проходила железная дорога,
построенная в нечеловеческих условиях жертвами
репрессий 30-х годов прошлого века. Рельсы и
шпалы сняли, и на железнодорожной насыпи
проложили автомобильную трассу. Дорогой этой
пользовались регулярно только рыбаки,
направлявшиеся в рыбацкую деревеньку на устье
Свиди. На том самом устье реки Свиди, где на
Николая зашипела гадюка, на том самом месте,
через которое проходил летописный путь, с
Кубенского через притоки и волок, по Воже, реке
Свиди, озеру Лачо, реке Онеге — в Белое море.
Изредка по бывшей железной дороге проезжали
пожарные, экологи, егеря, специалисты мобильной
связи, но, похоже, всех этих служилых людей в
такой дали привлекала та же самая рыбалка и
охота, вот и телефонный автомат под
тарелкой-антенной мобильной связи у дома бобыля
был поставлен только для вида. Да и кому охота
ехать в такую глушь по дороге, разбитой
лесовозами?!
Поначалу мы ехали вполне комфортно, даже
забавлялись воспоминаниями: здесь медведь
поломал малинники, нам мало чего осталось, так,
отдельные ягодки, а где-то здесь видели выводок
волчат.
— Волки у вас есть? — спрашивал бобыля.
— А как ты думаешь, почему тут нигде нет собак?
— А рысь, росомаха?
Рысь, как и медведи, лоси, волки, здесь
встречается, а вот росомаха, самый опасный для
человека зверь, водится намного севернее…
Вот и райцентр, узловая железнодорожная станция
Коноша. Товарищ мой берет билет до Москвы, а мне
все равно, как ехать в Карелию, то ли на
электричках и автобусах добираться в Каргополь,
затем на попутках, либо ехать через Вологду и
Вытегру. Конечно, я беру билет на электричку до
районного центра соседней области, проезжаю за
два часа деревни и поселки на границе областей,
час иду по улицам того самого поселка, с
которого мы начали водное путешествие. Николай с
радостью и удивлением приглашает меня в
квартиру, и я с жадностью расспрашиваю:
— Ну как Надя? Как ее подруга? Как старшой ребят
этих и остальные…
Но они ничего почти не знают. Тогда же в
воскресенье в устье реки узнали, что ребят также
доставили на берег, а лодка с вещичками и
мобилками затонула.
— Боюсь, как бы не умер кто из них —
переохлаждение. Ну и осложнения всякие могут
быть…
— Нет, нет, — успокаивает меня жена Николая, — у
нас поселок маленький, все друг друга знают.
Если б чего такого произошло серьезного, нам бы
стало известно.
— Но у Нади ваша одежда осталась.
— Ну, мало ли… Всякое бывает… Никто одежду не
передавал, — ответил Николай.
Спрашиваю, чья лодка. Оказывается, хозяин лодки
— тот самый старшой, самый из всех нетрезвый, он
не успел даже полностью за лодку и двигатель
выплатить кредит.
— Да, и за него страшно. Это ж он, видать,
главный виновник… Каково ему теперь?!
Мне осталось только оставить для Нади и ее
подруги записку и на следующий день продолжить
путешествие.
Говорят, в минуты близкой смерти человек, как в
калейдоскопе, переживает всю свою жизнь. Не это
ли самое я увидал в ее глазах дважды, когда
усаживал на скамеечку в лодке, и после, когда
спрашивал Надю, как ее звать. Наверное, она
заглянула в бездну, и ничего во взгляде не
осталось, кроме мольбы. Быть может, самой первой
в ее жизни мольбы.
