Ивановские обрывы
Ивановские обрывы
Много лет прошло с тех пор, когда я впервые попал на Ивановские обрывы. Не знаю, что меня привлекало в них, почему сюда приезжали одни и те же рыбаки в свободное время, ведь не все из них ловили рыбу, просто сидели на берегу и мирно беседовали, осматривая окрестности, что притягивало всех нас к обрывам, словно частицу души там оставили. Не знаю…
Тихо шуршали шины по узкой земляной дороге, вьющейся по полю, где плотной стеной стояла спелая пшеница, склонив тугие налитые колосья. Изредка ближний свет фар выхватывал из предутренней мглы застывшие желтовато-коричневые столбики сусликов, стоявших у обочины. Мгновение и они исчезали, ослепленные светом.
Остановившись у крутого спуска в большую низину, брат включил дальний свет. В лучах были заметны десятка два-три старых изб, стоявших не улицей, а разбросанных по низине, словно горсть камней кинули в беспорядке. Виднелось кружево тропинок и еле заметных дорог, указывающих на то, что здесь еще живут люди, теплится огонек жизни. Не станет их, умрет и деревня, стоявшая тут многие века. Часть домов уже заброшена, и глядят они на мир пустыми глазницами окон да провалившимися крышами с торчавшей обрешеткой, словно ребра доисторического животного. Лишь буйно цветущая сирень старалась прикрыть своим нарядом убогость, сирость умирающих домишек. Но облетит ее цвет, и снова откроются взору полусгнившие поваленные заборы, заросшие муравой да лебедой дворы, где виднелся всякий хлам и постройки, готовые рухнуть в любой момент…
Указав брату на одну из неприметных дорог, будто паутиной опутавшие низину, приоткрыл в машине окно, вдыхая доносящийся запах сирени, и стал наблюдать, как он медленно съехал вниз и, стараясь держаться подальше от домов, где еще жили старики, тихо поехал, объезжая большие колдобины да лужи, оставшиеся после недавнего дождя.
Едва слышно урчал мотор, слабый рассеянные лучи осветили крайнюю избу, в оконце которой мелькнул и исчез еле заметный огонек зажженной лампадки под образами. Последний поворот и опять зашуршали шины по гравийке, ведущей на небольшой взгорок.
Сразу пахнуло речной свежестью, луговыми травами и едва уловимым дымком рыбацких костров. Съехали с насыпной дороги и направились вдоль нее по укатанной колее среди высокой травы к своему месту. Вот они – Ивановские обрывы, растянувшиеся дугой между двумя деревнями.
- Не шуми,- сказал брату, открывая дверцу,- успеем еще, рано. Посидим, понаблюдаем.
Странное ощущение появляется, когда остаешься в кромешной тьме. Соринкой, пылинкой чувствуешь себя, глядя на мерцающие звезды, темную, вязкую ночную мглу, окружающую тебя со всех сторон. Не страх, не ужас, а какое-то непонятное благоговение испытываешь перед природой. Не хозяином, а существом неразумным и малым ощущаешь себя в сравнении с нею – милосердной, но неимоверно могущественней, чем все человечество. Мы лишь пылинки в ее мире, где и потеряться легко, да и исчезнуть недолго. Появились, чтобы раствориться, когда время наступит. Благо, если останешься в памяти людской, а нет, так и пропадешь, не поняв, что жизнь бесценная, полученная в дар от природы-матери, зря прожита, без пользы, впустую…
Прислонившись к колесу, сидел я в густой траве на краю обрыва, наблюдая, как бледнеет ночная мгла, открывая взору темное полотно реки, на котором отражались звезды ночные, мелькали отблески затухающих рыбацких костров, разбросанных на узкой прибрежной полосе, слушал тихий говор рыбаков, сидевших у огня и ожидающих рассвета да изредка позвякивали котелки, тянуло горьковатым вкусным запахом костра и доносилось сонное бормотание близкого переката, спрятавшегося за густыми прибрежными кустами.
Медленно, неохотно уходила ночная темень. Цеплялась за кустарник, росший по краю воды, превращая его в неведомое чудище. Деревья на длинном острове, расположенном посередине реки, выше по течению, казались войском великанов, отбрасывающих черную тень звездчатую поверхность реки. Да, ночь обладает колдовской силой, умеет любого заворожить своими чарами…
- Эй, лодочник!- донеслись женские крики с другого берега, и послышалось звяканье подойников,- дед Петро, проснись! Греби к нам, на дойку опаздываем…
И сразу же по водной глади, нарушая отражение хоровода звезд, словно горох рассыпали. Верховки, мелочь рыбья бросилась спросонья врассыпную от окрика неожиданного, шумом напуганные. Я взглянул в сторону соседней деревни, где заканчивались обрывы, там, у кромки воды теплился небольшой костерок, чернел силуэт лодки, возле которой была видна чья-то фигура, отозвавшаяся звонким голосом:
- Счас, приплыву! Чуток погодьте. Счас…
- Эй! Ты кто будешь?- опять раздались женские голоса,- где дед Петро?
- Евошный сосед – Васька! К им гости нагрянули. Гуляют…
- Какой Васька?
- Какой-какой… Сын Баглаихи…
- Чтой-то я тебя не помню,- продолжала кричать доярка, а другая, хрипловато хохотнув, громко сказала,- Варька, дак ты знашь его! Это же младшой пацан Райкин. Ну, тот, который взял и стрельнул из нового батькиного ружжа по уборной, не знамши, что там бабка сидела. Потом Петруха по огородам за ним гонялсси с вожжами.
- А-а-а, это рыжий, чтоль?
- Ну, да. Он, шельмец!
И хохот, от которого река, словно вскипела из-за напуганной рыбьей мелочевки и мужики, что спали на берегу, зашевелились, поднимаясь и не понимая, отчего устроили веселье Береговские тетки в такую рань.
Заскрипели уключины, лодка быстро направилась к другой стороне, где продолжали смеяться женщины. След от лодки, похожий на гигантские усы неведомого чудища, выгибало течением, закручивался в завитушки и постепенно исчезал, оставляя поверхность реки ровной и гладкой.
Тихо переговариваясь, рыбаки неторопливо пили чай, сидя у затухающих костров. Кто-то уже готовил снасти к предстоящей рыбалке. Другие проверяли донки, которые ставили на ночь, в надежде, что попадется сом или другой какой-нибудь ночной хищник.
Рыбалка, как неизлечимая болезнь. Если заразился, увлекся ею, это на всю жизнь. И нет лекарств, чтобы вылечиться. Да и не нужны они вовсе. Пусть рыба не ловится. Но посидеть у ночного костра, послушать ночные звуки, посмотреть, как плещется сонная рыба, нарушая речную гладь, почувствовать запахи воды, ила, влажной травы, водорослей, встретить утреннюю зорьку… Что может быть лучше? Ничего…
Разнесся крик петуха вдалеке, и началась звонкая утренняя перекличка.
Ночная мгла ушла, уступив место бледно-серым утренним сумеркам. Потянул прохладный ветерок. Матовой стала росная трава, и поплыл, заклубился туман над быстрой водой, скрывая поверхность от взгляда человеческого. И где-то там, в клочкасто-белом покрывале, раздался громкий всплеск. Это хозяин – жерех вышел на утреннюю охоту.
Сидел, отрешившись от дел суетных, насущных. Смотрел на Береговку, что находилась на другой стороне. На стройные ряды домов, что стояли вдоль реки у подножья Уральских гор, покрытых непроходимым лесом. Любовался рекой, разделенной на два рукава длинным островом, сплошь заросшим высокими осинами да густым ивняком, склонившим свои ветви до самой воды. Глядел на Ивановские обрывы, из-за которых я приезжал в эти места столько лет. Высокие, изрезанные глубокими оврагами, спускающимися к самой воде, покрытые проплешинами зеленой травы, невесть как выросшие на крутых глиняных склонах, где виднелись гнезда-норы береговушек да маленькие ящерки, резвящиеся на осыпающемся откосе.
Смотрел на воду, где по поверхности распустили свои длинные косы водоросли, на жереха, что разгуливал вольготно вверх и вниз, на рыбаков, которые уже стояли в воде с удилищами в руках и внимательно следящих за поплавками.
Днем прибегут Береговские ребятишки купаться на реку, оглашая звонкими голосами окрестности, да пригонят стадо коров на водопой…
Что меня в эти края тянуло: старая умирающая деревня, в буйно цветущей сирени, древние Уральские горы, обрывы с глубокими ранами оврагов или давно пересохшая старица, на берегу которой находилось поселение первобытных людей – наших предков? Не знаю… Необъяснимо чувство, которое привязало меня к этим местам – простым и непритязательным…
Раздался мягкий щелчок багажника, донеслись шаги, и послышался голос брата:
- Поднимайся. Нас река дожидается. Соскучилась за неделю…
Много лет прошло с тех пор, когда я впервые попал на Ивановские обрывы. Не знаю, что меня привлекало в них, почему сюда приезжали одни и те же рыбаки в свободное время, ведь не все из них ловили рыбу, просто сидели на берегу и мирно беседовали, осматривая окрестности, что притягивало всех нас к обрывам, словно частицу души там оставили. Не знаю…
Тихо шуршали шины по узкой земляной дороге, вьющейся по полю, где плотной стеной стояла спелая пшеница, склонив тугие налитые колосья. Изредка ближний свет фар выхватывал из предутренней мглы застывшие желтовато-коричневые столбики сусликов, стоявших у обочины. Мгновение и они исчезали, ослепленные светом.
Остановившись у крутого спуска в большую низину, брат включил дальний свет. В лучах были заметны десятка два-три старых изб, стоявших не улицей, а разбросанных по низине, словно горсть камней кинули в беспорядке. Виднелось кружево тропинок и еле заметных дорог, указывающих на то, что здесь еще живут люди, теплится огонек жизни. Не станет их, умрет и деревня, стоявшая тут многие века. Часть домов уже заброшена, и глядят они на мир пустыми глазницами окон да провалившимися крышами с торчавшей обрешеткой, словно ребра доисторического животного. Лишь буйно цветущая сирень старалась прикрыть своим нарядом убогость, сирость умирающих домишек. Но облетит ее цвет, и снова откроются взору полусгнившие поваленные заборы, заросшие муравой да лебедой дворы, где виднелся всякий хлам и постройки, готовые рухнуть в любой момент…
Указав брату на одну из неприметных дорог, будто паутиной опутавшие низину, приоткрыл в машине окно, вдыхая доносящийся запах сирени, и стал наблюдать, как он медленно съехал вниз и, стараясь держаться подальше от домов, где еще жили старики, тихо поехал, объезжая большие колдобины да лужи, оставшиеся после недавнего дождя.
Едва слышно урчал мотор, слабый рассеянные лучи осветили крайнюю избу, в оконце которой мелькнул и исчез еле заметный огонек зажженной лампадки под образами. Последний поворот и опять зашуршали шины по гравийке, ведущей на небольшой взгорок.
Сразу пахнуло речной свежестью, луговыми травами и едва уловимым дымком рыбацких костров. Съехали с насыпной дороги и направились вдоль нее по укатанной колее среди высокой травы к своему месту. Вот они – Ивановские обрывы, растянувшиеся дугой между двумя деревнями.
- Не шуми,- сказал брату, открывая дверцу,- успеем еще, рано. Посидим, понаблюдаем.
Странное ощущение появляется, когда остаешься в кромешной тьме. Соринкой, пылинкой чувствуешь себя, глядя на мерцающие звезды, темную, вязкую ночную мглу, окружающую тебя со всех сторон. Не страх, не ужас, а какое-то непонятное благоговение испытываешь перед природой. Не хозяином, а существом неразумным и малым ощущаешь себя в сравнении с нею – милосердной, но неимоверно могущественней, чем все человечество. Мы лишь пылинки в ее мире, где и потеряться легко, да и исчезнуть недолго. Появились, чтобы раствориться, когда время наступит. Благо, если останешься в памяти людской, а нет, так и пропадешь, не поняв, что жизнь бесценная, полученная в дар от природы-матери, зря прожита, без пользы, впустую…
Прислонившись к колесу, сидел я в густой траве на краю обрыва, наблюдая, как бледнеет ночная мгла, открывая взору темное полотно реки, на котором отражались звезды ночные, мелькали отблески затухающих рыбацких костров, разбросанных на узкой прибрежной полосе, слушал тихий говор рыбаков, сидевших у огня и ожидающих рассвета да изредка позвякивали котелки, тянуло горьковатым вкусным запахом костра и доносилось сонное бормотание близкого переката, спрятавшегося за густыми прибрежными кустами.
Медленно, неохотно уходила ночная темень. Цеплялась за кустарник, росший по краю воды, превращая его в неведомое чудище. Деревья на длинном острове, расположенном посередине реки, выше по течению, казались войском великанов, отбрасывающих черную тень звездчатую поверхность реки. Да, ночь обладает колдовской силой, умеет любого заворожить своими чарами…
- Эй, лодочник!- донеслись женские крики с другого берега, и послышалось звяканье подойников,- дед Петро, проснись! Греби к нам, на дойку опаздываем…
И сразу же по водной глади, нарушая отражение хоровода звезд, словно горох рассыпали. Верховки, мелочь рыбья бросилась спросонья врассыпную от окрика неожиданного, шумом напуганные. Я взглянул в сторону соседней деревни, где заканчивались обрывы, там, у кромки воды теплился небольшой костерок, чернел силуэт лодки, возле которой была видна чья-то фигура, отозвавшаяся звонким голосом:
- Счас, приплыву! Чуток погодьте. Счас…
- Эй! Ты кто будешь?- опять раздались женские голоса,- где дед Петро?
- Евошный сосед – Васька! К им гости нагрянули. Гуляют…
- Какой Васька?
- Какой-какой… Сын Баглаихи…
- Чтой-то я тебя не помню,- продолжала кричать доярка, а другая, хрипловато хохотнув, громко сказала,- Варька, дак ты знашь его! Это же младшой пацан Райкин. Ну, тот, который взял и стрельнул из нового батькиного ружжа по уборной, не знамши, что там бабка сидела. Потом Петруха по огородам за ним гонялсси с вожжами.
- А-а-а, это рыжий, чтоль?
- Ну, да. Он, шельмец!
И хохот, от которого река, словно вскипела из-за напуганной рыбьей мелочевки и мужики, что спали на берегу, зашевелились, поднимаясь и не понимая, отчего устроили веселье Береговские тетки в такую рань.
Заскрипели уключины, лодка быстро направилась к другой стороне, где продолжали смеяться женщины. След от лодки, похожий на гигантские усы неведомого чудища, выгибало течением, закручивался в завитушки и постепенно исчезал, оставляя поверхность реки ровной и гладкой.
Тихо переговариваясь, рыбаки неторопливо пили чай, сидя у затухающих костров. Кто-то уже готовил снасти к предстоящей рыбалке. Другие проверяли донки, которые ставили на ночь, в надежде, что попадется сом или другой какой-нибудь ночной хищник.
Рыбалка, как неизлечимая болезнь. Если заразился, увлекся ею, это на всю жизнь. И нет лекарств, чтобы вылечиться. Да и не нужны они вовсе. Пусть рыба не ловится. Но посидеть у ночного костра, послушать ночные звуки, посмотреть, как плещется сонная рыба, нарушая речную гладь, почувствовать запахи воды, ила, влажной травы, водорослей, встретить утреннюю зорьку… Что может быть лучше? Ничего…
Разнесся крик петуха вдалеке, и началась звонкая утренняя перекличка.
Ночная мгла ушла, уступив место бледно-серым утренним сумеркам. Потянул прохладный ветерок. Матовой стала росная трава, и поплыл, заклубился туман над быстрой водой, скрывая поверхность от взгляда человеческого. И где-то там, в клочкасто-белом покрывале, раздался громкий всплеск. Это хозяин – жерех вышел на утреннюю охоту.
Сидел, отрешившись от дел суетных, насущных. Смотрел на Береговку, что находилась на другой стороне. На стройные ряды домов, что стояли вдоль реки у подножья Уральских гор, покрытых непроходимым лесом. Любовался рекой, разделенной на два рукава длинным островом, сплошь заросшим высокими осинами да густым ивняком, склонившим свои ветви до самой воды. Глядел на Ивановские обрывы, из-за которых я приезжал в эти места столько лет. Высокие, изрезанные глубокими оврагами, спускающимися к самой воде, покрытые проплешинами зеленой травы, невесть как выросшие на крутых глиняных склонах, где виднелись гнезда-норы береговушек да маленькие ящерки, резвящиеся на осыпающемся откосе.
Смотрел на воду, где по поверхности распустили свои длинные косы водоросли, на жереха, что разгуливал вольготно вверх и вниз, на рыбаков, которые уже стояли в воде с удилищами в руках и внимательно следящих за поплавками.
Днем прибегут Береговские ребятишки купаться на реку, оглашая звонкими голосами окрестности, да пригонят стадо коров на водопой…
Что меня в эти края тянуло: старая умирающая деревня, в буйно цветущей сирени, древние Уральские горы, обрывы с глубокими ранами оврагов или давно пересохшая старица, на берегу которой находилось поселение первобытных людей – наших предков? Не знаю… Необъяснимо чувство, которое привязало меня к этим местам – простым и непритязательным…
Раздался мягкий щелчок багажника, донеслись шаги, и послышался голос брата:
- Поднимайся. Нас река дожидается. Соскучилась за неделю…
Спасибо за рассказ,очень красиво